Дым - Дэн Вилета (2016)

Сначала они открывают шкаф. Внутри — мусор, кучка покрытых плесенью полотенец, конус паутины, латунный колокол, чтобы отмечать раунды, и не меньше дюжины боксерских перчаток с рваной шнуровкой, отломанными большими пальцами и расползшимися швами. Не обсуждая и не сговариваясь, они принимаются мерить перчатки, подбирать пары, сметать пыль и насекомых, откидывать те, в которых разорванная кожа может поранить руку при ударе. У них нет гимнастических трико, поэтому они закатывают штанины повыше; нет спортивных туфель, поэтому они решают бороться босиком; нет фуфаек, поэтому они сбрасывают куртки и рубашки, стоят, озябнув, в тяжелых перчатках и смотрят на ринг.

Перед тем как нырнуть под веревки, Чарли дотягивается до дагеротипа и стирает перчаткой пыль со стекла. Появляется лицо, потом второе. Первое, красивое и сдержанное, принадлежит мужчине, вступившему во вторую половину своей жизни, но горделивому, следящему за собой, с длинными волосами, зачесанными назад и заправленными за уши. В нем прослеживаются те же черты, что у Ливии. Именно это сходство, в большей мере, чем походы на чердак, позволяет Томасу узнать барона.

Второе лицо мальчики никак не ожидают здесь увидеть. Поэтому оно не поддается разгадке, но в то же время притягивает — настолько, что Чарли опять тянется к дагеротипу и перчатками снимает его с крючка. Они относят его на скамью, кладут плашмя и изучают, как сложный текст. Второй человек строен, не носит бороды, в чертах — мягкость, свойственная первым годам возмужания. Вся жизнь еще впереди, но уже так близко, что можно различить ее контуры.

Портрет черно-белый, и волосы мужчины не сияют знакомым цветом молодой кукурузы.

— Ренфрю, — наконец говорит Томас, когда все сомнения отброшены.

Очистив, насколько возможно, стекло, они видят бледную кожу. Как и они сами, двое мужчин на портрете обнажены до пояса, одеты в трико, руки в перчатках подняты к груди. На заднем плане виден этот же гимнастический зал. Тени боксеров падают далеко за их спины, в глубину ринга.

— Где учился Ренфрю? — хочет знать Чарли.

— В Королевском колледже, в Кембридже. Говорит, это лучший колледж из всех.

— Ливия говорила мне, что барон Нэйлор раньше преподавал. В Кембридже. Должно быть, он был наставником Ренфрю.

— Пытался вколотить в него немного ума, судя по портрету. Жаль, что ничего не вышло.

Шутка не самая удачная, но она помогает вернуть настроение, заставившее их надеть боксерские перчатки. Кроме того, они замерзли. Томас вешает дагеротип на место и забирается на ринг. Чарли идет следом, но вдруг останавливается, мчится обратно к шкафу, достает колокол и звонит в него. Язычок колокола облеплен грязью так сильно, что звук больше похож на клекот, чем на звон.

— Первый раунд, — объявляет Чарли.

Они принимают боевую стойку и начинают.

Долгое время ни один не наносит удара. Вместо этого они сражаются с тенью, держат расстояние, отпрыгивают вбок, чтобы внезапно рвануться вперед и исполнить неотразимый хук в пустоту. Когда они уже достаточно разогрелись и завелись, Чарли бежит к колоколу, неуклюже зажимает его пухлыми перчатками, потом подкрепляет его звучание собственным голосом.

Только в середине второго раунда до Томаса доходит, в чем причина их нежелания бить по-настоящему. Дело не только в том, что они друзья и им неприятно причинять друг другу боль, даже в спорте. Чарли, как понимает Томас, боится. Боится, что разбудит дым Томаса; боится, что один прицельный удар сломает в нем что-то — и тогда пробудится тот. Монстр, живущий внутри его. Сам он тоже сдерживает себя. Опасность, догадывается он, не в том, что тебя ударят, а в том, что ударишь ты; в удовольствии дробить плоть и кости кулаком в перчатке. Внезапно в его голове всплывают слова леди Нэйлор: «Моя дочь живет так, будто она фарфоровая кукла. Она ждет, не сломается ли в ней что-то».

Одна эта мысль окутывает его рот дымом.