Протекционизм и коммунизм - Фредерик Бастиа (2011)

Роллен14. Другим человеком, почти равным Фенелону что касается ума и сердца, но больше занимавшимся воспитанием и образованием, был Роллен. Ну, так вот. До какой же степени интеллектуального и нравственного падения довело этого добряка Роллена слишком долгое общение с античностью! Невозможно читать его книги, не испытывая чувства огорчения и жалости. Никак не угадаешь, христианин ли он или язычник, настолько он разделен в своих пристрастиях между Богом и богами. Библейские чудеса и легенды героических времен внушают ему доверие в совершенно равной мере. На его лице с обычно благодушным выражением как будто всегда блуждают тени боевых страстей. Он не устает говорить о копьях, мечах и катапультах. Для него, как и для Боссюэ, один из самых интересных социальных вопросов – это вопрос о том, что лучше и сильнее: македонская фаланга или римский легион. Он восхваляет римлян за то, что те занимаются лишь науками, имеющими своим предметом господство: красноречием, политикой, войной, точнее наукой и искусством этих вещей. В его глазах все прочие здания суть источники коррупции и способны лишь склонять людей к состоянию мира. Поэтому он тщательно выметает их из своих колледжей – под аплодисменты г-на Тьера. Он воскуряет фимиам Марсу и Беллоне, и лишь отдаленный аромат доносится до Христа. Он стал жалкой игрушкой условности, насаждаемой классическим образованием, и заранее готов восхищаться римлянами решительно во всех их деяниях, превращая величайшие преступления в величайшую доблесть. Александр, сокрушавшийся по поводу того, что убил своего лучшего друга, Сципион, тоже опечаленный, что не отнял жену у мужа, – вот, по его убеждению, примеры неподражаемого героизма. Наконец, если он сделал каждого из нас живым противоречием, то сам он – наиболее совершенная его модель.

Вполне справедливо полагают, что Роллен был приверженцем коммунизма и лакедемонских институций. Будем, однако, справедливы к нему: его приверженность не абсолютна, он не целиком одобряет этого законодателя и критикует его за то, что при нем были распространены такие вещи:

безделье;

кровосмесительство;

убийство детей;

массовые убийства рабов.

Сделав оговорки по этим четырем пунктам, наш добряк, возвращаясь к классической условности, видит в Ликурге не человека, а бога и считает его политику безупречной.

Вмешательство законодателя во все стороны жизни представляется Роллену настолько необходимым, что он вполне серьезно поздравляет греков с тем, что один не грек специально пришел к ним, чтобы научить питаться по-настоящему, а до этого, утверждает Роллен, греки питались исключительно травой, как жвачные животные.

Между прочим, он пишет:

«Бог должен был даровать римлянам мировое господство за их великие доблести и добродетели, но эти их качества оказались лишь простой видимостью. Господь был бы несправедлив, если бы дал этим качествам оценку, влекущую столь высокое вознаграждение».

Мы ясно видим здесь, как, в лице самого Роллена, оспаривают друг у друга бедную человеческую душу упомянутая мной условность и христианство. Сам дух этой фразы есть двух всех творений основателя системы образования во Франции. Противоречить самому себе, заставить Бога противоречить себе и научить нас противоречить себе – в этом весь Роллен, в этом все бакалаврство.

Хотя кровосмесительство и детоубийство смущают Роллена, но он в восторге от всех остальных институций Ликурга и даже оправдывает кражу. То, как он это делает, настолько любопытно и настолько связано с темой этого моего письма, что я должен об этом рассказать.