Цветок для её величества - Райан Рюбен, Каролин Вермаль (2014)

Ночь оказалась для Мэссона мучительно долгой. Источая сильный аромат, цветы ночного жасмина, который вился по стене вокруг окна, мешали ему спать. Фрэнсис растянулся на походной кровати и потел от летней жары.

Воздух застыл, даже сверчки и цикады молчали, побежденные жарой. Лишь лягушки квакали в пруду, который находился внизу, у большого сада Питерзона.

Мэссон не мог заснуть и, сам того не желая, снова и снова прокручивал в памяти момент, когда Джейн склонилась над ним, предоставив ему возможность, которой он не смог воспользоваться. Каждый раз он пытался придумать другой, более приемлемый конец, но эти мечтания растворялись в жаре и тишине ночи.

Фрэнсис понял, что в эту ночь ему не заснуть, поднялся и оделся. Вооружившись дневником, пером и фонарем, он отправился в сарай, чтобы убить время за рисованием.

Занимаясь делом, он мог коротать время, однако душевные муки не покидали его. Масло в лампе было на исходе, и язычок пламени замерцал. Сквозь щель в больших деревянных воротах пробивались первые лучи нового дня. Мэссон собрал вещи и отправился обратно в дом.

Чтобы не разбудить Джейн, Фрэнсис не пошел по гравийной дорожке, которая вела прямиком к дому, а вместо этого отправился обходным путем мимо пруда. Оттуда он хотел пройти через луг, не опасаясь, что может испугать Джейн или прислугу.

Когда Фрэнсис подошел к пруду, солнце как раз поднималось над линией Капских гор. Склоны еще были окутаны легкой дымкой, которая медленно растворялась под теплыми солнечными лучами.

Поверхность пруда напоминала зеркало. На берегу стояла Джейн, которая, казалось, не замечая Мэссона, любовалась восходом. Длинные волосы рассыпались по плечам, а когда на женщину упали первые лучи, то на лице, обращенном к небу, заиграли медно-золотистые зайчики.

Не раздумывая, Мэссон вытащил перо и принялся рисовать. Он выбрал первую пустую страницу, на какую наткнулся. Перо летало над бумагой само собой, отчаянно пытаясь запечатлеть момент.

Когда у Мэссона закончились чернила, он открыл шкатулку с акварельными красками и, используя росу, увлажнил кисточку. Наконец он остановился и посмотрел на картину, которую нарисовал. Несмотря на то, что изображение казалось простоватым, даже примитивным, оно было завораживающе правдоподобным. Оно было совершенно другим, чем все остальные рисунки, которые он когда-либо создавал. Если бы на пальцах Фрэнсиса не осталось чернильных пятен, он сам не поверил бы, что картина — его рук дело.

— Как чудесно!

Мэссон так увлекся работой, что не заметил, как Джейн подошла к нему.

— Я думала, вы рисуете только растения, — улыбаясь, произнесла она.

Ее бархатный голос в тишине рассветных сумерек был едва слышен.

— Ну да, я хотел еще добавить лилии, но у меня кончились чернила, — ответил он. — Однако мне удалось запечатлеть то, что я увидел.

— И вам понравилась законченная картина? — спросила она.

Он немного помолчал, прежде чем решиться взглянуть ей в глаза.

— Больше, чем все остальные.

Они растворились в глазах друг друга, их поцелуй слился с симфонией птичьих голосов, ознаменовав восход солнца. На какое-то мгновение Мэссон забыл обо всем, что было и что будет. Он ощущал Джейн, Африку, эту свободу, вкус которой — он только теперь это обнаружил — опьянял, потому что эта свобода была безусловной, безграничной и совершенно естественной.

Они держались за руки и пытались навсегда запечатлеть в памяти этот момент, но, когда солнце полностью выползло из-за гор, им пришлось вернуться в сарай.

Джейн немного отстранилась от Фрэнсиса и взглянула ему прямо в глаза. Она слегка прищурилась, чтобы в сумерках сарая увидеть, что скрывается в его глазах.

Фрэнсис ответил на ее взгляд и знал, что теперь просто должен это произнести, невзирая на любые последствия.

— Если мы вернемся в Англию…