Медный всадник - Полина Саймонс (2001)

Она вынула деньги, сбереженные из зарплаты на Кировском и в госпитале. Совсем немного. Она получала восемьдесят рублей в месяц, из которых половину отдавала родителям. Но все же умудрилась накопить сто рублей, на которые купила пятикилограммовый пакет муки за возмутительную цену в сорок рублей (к чему нам еще мука?), четыре пачки дрожжей за десять рублей, килограмм сахара за семнадцать и банку тушенки за тридцать. Оставалось три рубля. И она спросила, что можно на них приобрести. Продавщица предложила спички, пачку чая или черствый хлеб, из которого можно насушить сухари. После долгих размышлений Татьяна выбрала хлеб.

Остаток дня она резала хлеб на маленькие кусочки и сушила в духовке под дружные издевательства родителей и сестры.

– Купить хлеба на целых три рубля, чтобы потом сушить сухари! Можно подумать, кто-то будет их есть!

Татьяна не обращала внимания, помня слова Александра, сказанные в первый день войны: «Покупай так, словно в жизни ничего этого больше не увидишь».

Вечером, выслушав их рассказ, Александр покачал головой:

– Ирина Федоровна, вам следовало потратить на этот хлеб все до последней копейки. Как это сделала Таня.

Татьяна мысленно поблагодарила Александра. Они находились в разных концах комнаты, где было полно людей, и вот уже много дней не касались друг друга даже случайно. Татьяна, верная своему слову и его просьбе, старалась держаться как можно дальше от него.

Мама пренебрежительно отмахнулась:

– Я не так воспитана, чтобы тратить по семнадцать рублей за сахар. Правда, Гоша?

Но муж уже спал. Он снова напился.

– Правда, мама?

Бабушка отложила карандаш:

– Наверное, Ирина. Но что, если окажется прав именно Александр?

5

Немцы были неизменно пунктуальны. Каждый вечер, ровно в пять, раздавался вой сирен, и радиометроном отбивал двести ударов в минуту.

Пугающую монотонность налетов и сыпавшихся с неба бомб затмевала только пугающая монотонность бесконечных обманов, с которыми приходилось жить Татьяне. Той лжи, что угнездилась в ее душе. К этому примешивались сосущий страх за Александра и раздражение на отца, который так глубоко ушел в себя, что не видел и не замечал окружающих.

– Невозможно! – взорвался он как-то, когда в очередной раз завопили сирены. – Похоже, нас бомбят уже тысячу дней.

– Нет, папа, – спокойно поправила Татьяна, – всего одиннадцать.

Она злилась не только на отца. Мама погрузилась в работу. Бабушка продолжала рисовать с таким видом, словно никакой войны не было. Марина изводилась тревогой за мать, и, кроме того, Татьяне не слишком хотелось откровенничать с Мариной. А Даша… Даша была целиком поглощена Александром.

Дед и бабушка благополучно добрались до Молотова. Недавно от них пришло письмо. Паша погиб.

Дмитрий становился все мрачнее и много пил в свои нечастые появления. Однажды он бесцеремонно притиснул Татьяну к кухонной стене, и, не зайди в этот момент Даша, трудно сказать, чем бы все это кончилось.

Когда она вышла на крышу, маленькая Маришка, как обычно, носилась взад-вперед, надеясь, что вот-вот прилетят самолеты. Семилетняя полузаброшенная девочка весело махала ручонкой, словно призывая врага сразиться.

– Сюда, сюда! – визжала она. Тугие кудряшки весело подпрыгивали.

Антон стоял наготове, сжимая щипцы.

– Но, Антон, – увещевала Татьяна, садясь на битумное покрытие и вытаскивая сухарь, – что, если бомба свалится прямо тебе на голову? Носишься с дурацкими щипцами, но, если бомба ударит тебя прямо по затылку, что тогда будет? Надел бы лучше каску и посидел спокойно со мной.

Но он продолжал стоять, возбужденно треща что-то насчет осколочных бомб, которые способны разорвать человека еще до того, как он успеет посмотреть на небо и увидеть, что его ожидает. Татьяна могла бы поклясться, что ему не терпится стать свидетелем подобного зрелища.