Медный всадник - Полина Саймонс (2001)

Не забывай хорошо питаться, моя теплая булочка, мое полуночное солнце, поцелуй свою руку за меня, прямо в ладонь, и прижми к своему сердцу.

Александр»

Татьяна перечитывала письмо, пока не выучила наизусть. Даже спала с ним. Это придавало ей сил.

«Мой любимый, родной, единственный Шура!

Не говори о моем кресте: сначала сбрось свой с плеч.

Как я выжила прошлой зимой? Не знаю, но сейчас думаю о ней почти с тоской. Потому что тогда я двигалась. Движение было моим неотъемлемым внутренним качеством. У меня хватало энергии лгать, притворяться перед Дашей, чтобы она продолжала жить. Я ходила в магазин и была слишком занята, чтобы умереть. Слишком занята, скрывая свою любовь к тебе.

Но сейчас я просыпаюсь и думаю: как дотянуть еще один день до того момента, когда приходит пора ложиться спать?

Чтобы облегчить жизнь, я окружаю себя людьми. Если ты раньше считал, что меня заваливают работой, посмотрел бы, что делается сейчас. В основном я помогаю Ирине Персиковой. Ей отрезали ногу в больнице, какая-то инфекция, я точно не знаю.

Но мне она нравится. Наверное, потому, что ее зовут так же, как маму.

Я думаю о Даше.

И тоскую по сестре.

Но не ее лицо я вижу перед тем, как заснуть. Твое.

Ты моя единственная любовь. Ты мое сердце.

Думаешь ли ты обо мне?

Сможет ли моя любовь сохранить тебя? Вернешься ли ты?

Эти мысли терзают меня день и ночь. Что я могу сделать здесь, чтобы ты остался в живых?

Кто исцелит тебя, если ты упадешь?

Кто похоронит тебя, если ты погибнешь?

Похоронит тебя, как ты того заслуживаешь: со всеми почестями, рядом с героями и маршалами.

Твоя Татьяна»

«Тата!

Ты спрашиваешь, как мне удается оставаться в живых? Едва-едва. Хотя что ни говори, а мне все же лучше, чем Ивану Петренко.

Мой командир уверен, что погибают лучшие.

Сегодня мы снова попали под обстрел так называемых «ванюш», немецких шестиствольных минометов. Уж не знаю, как мне удалось уцелеть. Мы везли продукты и боеприпасы бойцам на Невском пятачке. Переправлялись на лодках, груженных патронами, продовольствием и оружием. С нами было пополнение. Но немцы почти целыми днями бьют из орудий с Синявинских высот. Мы не можем проскользнуть мимо: они сидят на холмах, как стервятники, высматривающие добычу. Обычно командир не посылает меня с такими заданиями, но сегодня не хватило гребцов и пришлось сесть за весла офицерам.

Петренко погиб. Мы уже возвращались, когда ему осколком оторвало руку. Я взвалил его на спину и, представляешь, до того потерял голову, что нагнулся и поднял оторванную руку. Петренко упал на дно лодки, а я смотрел на него и думал: что я делаю? Кто пришьет ему руку? Бедняга истек кровью, а я только сейчас сообразил, что и не думал о том, выживет ли он. Просто хотел похоронить его, как подобает. В человеке, разорванном на части осколком, не остается достоинства. Тело должно быть целым, чтобы душа могла его найти. Я похоронил его и руку в лесу, под молодой березой. Он когда-то сказал, что любит березы. И взял его винтовку: у нас и так не хватает оружия. Но положил в могилу каску.

Я любил его. Где же справедливость, если такой хороший человек, как Петренко, умирает, а Дмитрий, искалеченный, хромой, все еще живет?

Хочешь знать, о чем я думал в той лодке?

Я думал, что просто обязан остаться в живых. Иначе ты никогда меня не простишь.

Но война – это огромная несправедливость. Хороший человек имеет столько же шансов погибнуть, как и плохой. А может, и больше.

Хочу, чтобы ты знала: если что-то со мной случится, не волнуйся о моем теле. Моя душа не возвратится ни в него, ни к Богу. Она прилетит прямо туда, где сумеет тебя найти. В Лазареве. Я не хочу быть ни с маршалами, ни с героями. Только с королевой озера Ильмень.

Александр»

3

Больше писем не было.