Медный всадник - Полина Саймонс (2001)

– Перестань, Таня. Я больше не могу. Просто не могу.

Она замерла, прислушиваясь:

– И что теперь?

– Теперь ничего, – мрачно буркнул Александр, глядя в небеленые балки потолка. – Теперь ты останешься здесь, а я вернусь на фронт. Теперь Дмитрий искалечен. Теперь я сражаюсь за Ленинград. Теперь я умру за Ленинград.

– Господи, только не это!

Татьяна схватила его за руки, повернула лицом к себе и снова зарыдала. Он молча обнимал ее, но как бы крепко ни держал, все казалось, что она недостаточно близко. Как бы отчаянно она ни цеплялась за него, все казалось, что он недостаточно близко.

– Не нужно, Шура, не нужно! – бормотала она. – Пожалуйста, не оставляй меня одну, когда уйдешь за границу!

Александр никогда не видел ее в таком состоянии и не знал что делать.

– Прекрати! – выдохнул он, чувствуя, как рвется голос, рвется сердце. Прекрати, Таня, лучше люби меня меньше, отпусти меня, освободи…

Шли часы. Во мраке ночи Александр снова любил ее.

– Ну же, Татьяша, – шептал он, – раздвинь ножки, как мне нравится.

Ее слезы казались ему чистейшим нектаром.

– Обещай, – попросил он, целуя светлые завитки на пухлом холмике, обводя языком нежную внутреннюю поверхность ее бедер, – обещай, что не покинешь Лазарево.

Она сдавленно стонала.

– Ты моя милая девочка… – твердил он, все нежнее, все настойчивее вторгаясь в нее пальцами. – Моя прелестная девочка… – твердил он, все нежнее, все настойчивее лаская ее губами, обдавая горячим дыханием. – Поклянись, что останешься здесь и будешь ждать меня! Обещай, что будешь хорошей женой и подождешь своего мужа.

– Обещаю, Шура. Я стану ждать тебя.

Но позже, немного отрезвев, измученная и одновременно счастливая, Татьяна грустно добавила:

– Придется ждать очень долго… Одной… В Лазареве…

Обняв ее так, что она почти не могла дышать, измученный и совсем не счастливый Александр тихо ответил:

– Одной, зато в безопасности.

Позже он так и не вспомнил, как они провели эти три дня. Подхваченные потоком враждебности и отчаяния, они сражались, боролись, сплетались в лихорадочных объятиях, расплескивая тела друг о друга, не в состоянии найти ту соломинку, за которую могли ухватиться, единственный отрезвляющий глоток утешения.

22

В то утро, когда уходил Александр, они даже не смогли коснуться друг друга. Не смогли… ничего.

Пока он собирался, Татьяна сидела на скамейке у дома. Александр надел военную форму, которую жена постирала и выгладила чугунным, нагретым на печи утюгом, причесался и надел пилотку. Привязал к ремню каску, собрал патроны, гранаты, сунул в кобуру пистолет и взвалил на плечи палатку.

Он оставил ей все деньги, кроме нескольких сотен рублей на дорогу.

Когда он вышел на крыльцо, Татьяна немедленно вскочила, исчезла в доме и через минуту появилась с тарелкой и чашкой. Черный хлеб, три яйца, нарезанный помидор.

Александр взял у нее тарелку. Горло сдавило словно петлей.

– С-спасибо.

Татьяна, придерживая живот, тяжело плюхнулась на скамью.

– Ешь. Тебе еще идти до Молотова.

Он нехотя жевал. Они сидели рядом. Только смотрели в разные стороны.

– Хочешь, чтобы я проводила тебя до вокзала?

– Нет. Не могу.

– Я тоже, – кивнула она.

Александр доел и поставил тарелку на траву.

– Как по-твоему, я оставил тебе достаточно дров? – спросил он, показывая на поленницу под навесом.

– Даже слишком. Хватит на всю зиму.

Александр осторожно вытащил белые атласные ленты из ее косичек, вынул расческу, провел по густым волосам, потер между пальцами шелковистую прядь.

– Нужно бы перевести аттестат на тебя. Я получаю две тысячи в месяц. Могу посылать полторы. Пятисот мне хватит на папиросы.

Татьяна покачала головой: