Молот и «Грушевое дерево». Убийства в Рэтклиффе - Филлис Дороти Джеймс, Т. А. Критчли (1971)

Кости Джона Уильямса уже восемнадцать лет лежали под мостовой на перекрестке Кэннон-стрит, и рассказы о нем окутались духом мифа и легенды. Со временем сгладился ужас тех дней, а Де Куинси еще не обессмертил Уильямса печатной строкой. Новое поколение приходских властей решило, что сторожа их вполне удовлетворяют. Чего они ждали от новых «бобби» Пиля, нам неизвестно, но в начале 1830 года приходское собрание заявило, что «полностью разочаровано в системе, поскольку она по своей природе слишком авторитарна и в результате ее необдуманных действий преступность в приходе только выросла. Чаще стали происходить ограбления, на улицах по ночам творится недопустимый разгул и беспорядки. У жителей не осталось веры, что сторожей нанимают исключительно на благо горожан. Полицейские во время дежурств напивались в пабах, где сидели с проститутками и другими подозрительными личностями». Совет прихода заключил, что «нынешняя система антиконституционна и способна поколебать основы английских свобод.

Ежегодный взнос в 1800 фунтов на издержки столичной полиции – явно слишком высокая цена за гарантию, что через восемнадцать лет не появится второй Джон Уильямс.

Глава одиннадцатая

Восьмая жертва?

Столь самонадеянный вердикт начала девятнадцатого столетия в отношении Джона Уильямса – не что иное, как приговор себе. Но несправедливо слишком сурово критиковать магистратов за их поведение во время расследования. Они хотя и выступали в роли полиции, но были необучены, действовали несогласованно, имели слишком мало людей, а те, кто на них работал, совершенно не подходили для этой роли. Но, даже учитывая недостатки системы, некоторые из их просчетов очень трудно понять. Магистраты не организовали тщательного осмотра молота, который раньше выявил бы выбитые на нем инициалы, не обратили с самого начала внимания на гостиницу «Грушевое дерево», а это могло бы спасти жизнь Уильямсонам. Они не придали значения найденной в доме Марра стамеске, хотя искали ее владельца, давали на этот счет объявление и не могли не сознавать, что на место преступления ее почти наверняка принес убийца. В «Грушевом дереве» обыск был произведен только через десять дней после смерти главного подозреваемого. Магистраты зря теряли силы и время, допрашивая людей, которых приводили к ним по пустяковым основаниям; не удосужились создать орган – пусть временный и рудиментарный – для должного обмена информацией и координации усилий. Они отвлекали от дела своих людей, без необходимости закрывая подозреваемых в тюрьме, – боялись, раз уж к ним привели человека, отпускать даже тех, кто меньше всего подходил на роль преступника. Но что еще хуже: после того, как был опознан молот, тот факт, что за решеткой сидит человек, который до этого снимал койку у Вермилло и имел доступ к орудию убийства, произвел на них такое сильное впечатление, что они направили всю энергию на доказательство его вины и не заметили более широкой значимости этого опознания. Немедленно организовать тщательный обыск гостиницы «Грушевое дерево», подвергнуть перекрестному допросу всех, кто там проживал или имел доступ к сундучку с инструментами Питерсона, осмотреть одежду и бритвы постояльцев, навести справки об их перемещениях в моменты убийств – вот что требовалось сделать. Но ничего этого магистраты не предприняли. И что печальнее всего – они сочли на первый взгляд очевидное самоубийство Уильямса доказательством его вины. И в своем стремлении успокоить толпу выставили напоказ труп, покрыв позором и объявив убийцей человека, которого не судили и у которого не было возможности оправдаться перед присяжными.