Курс любви - Ален де Боттон (2016)

Они утирают ей попку раз за разом – и дивятся, отчего никогда на самом деле ясно не понимали, что это и есть то, что один человек должен делать для другого. Они подогревают ей бутылочки посреди ночи, их охватывает облегчение, если она спит больше часа кряду, они волнуются, спорят о времени ее срыгивания. Обо всем об этом позже она забудет, а они будут не в состоянии или не пожелают ей напоминать. Признательность придет к ним потом, когда у дочки накопится достаточно внутренней уверенности, чтобы проделать то же самое для кого-то другого. Сейчас же ее беспомощность вызывает восхищение. Всему надо учиться: как обхватить чашку пальцами, как проглотить кусочек банана, как перенести руку через коврик, чтобы ухватить ключ. Ничто не дается легко. Можно все утро укладывать в штабель кирпичики и разваливать их, барабанить вилкой по столу, бросать камешки в лужу, тащить с полки книгу об архитектуре индуистского храма, пробовать, каков на вкус мамин палец. Но родителям все в новинку лишь один раз – первый. Ни Кирстен, ни Рабих прежде не знали такого смешения любви и скуки. Когда-то в основе их дружбы с другими людьми лежали общие интересы. Однако Эстер для них (и это спутало все карты) одновременно и самый скучный человек на свете, и самый любимый. Редко любовь и психологическая совместимость расходятся настолько далеко – и все же это не имеет ни малейшего значения. Вероятно, все, что подчеркивает наличие «чего-то общего» с другими, преувеличивается: у Рабиха с Кирстен новое понимание, как на самом деле мало требуется, чтобы завязать узы с другим человеческим существом. Любой, кому мы безотлагательно нужны, заслуживает (по подлинной книге любви) того, чтобы быть нашим другом. Литература подолгу не задерживается на игровой комнате и на детской, и, вероятно, на то есть веская причина. В старинных романах кормилицы быстренько уносят младенцев прочь, чтобы действие могло продолжиться. В гостиной на Ньюбэтл-Террас месяцами ничего особого не происходит. Час за часом проходят впустую, но, сказать по правде, в них есть все. Эстер забудет эти подробности напрочь, когда в ней наконец после долгой ночи раннего детства пробудится сознание. Однако живое напоминание этих часов будет основой ее беззаботности в мире и доверия к нему. Начало детства Эстер сохранится не столько в событиях, сколько на чувственных воспоминаниях: о том, как она прижималась к чьей-то груди, об определенных наклонах лучей света в то или иное время дня, о запахах, сортах печенья, фактуре ковра, об отдаленном, неясном, утешающем звуке голосов ее родителей в машине во время долгих поздних поездок и о фундаментальном ощущении, что у нее есть право на существование и весомые основания продолжать надеяться.

Ребенок учит взрослых и еще кое-чему: подлинная любовь должна непрерывно стараться максимально позитивно трактовать поведение ребенка, особенно то, которое (в любое время) можно принять за непослушание.

Родителям приходится догадываться, что на самом деле означает плач, пинок, горе или гнев. И что отличает родительскую программу трактовки (от происходящего в обычных взрослых отношениях), так это – милосердие. Родители знают: пусть их дети и испытывают неприятности или боль, в природе своей они хорошие. Как только обнаруживается реальная причина, терзающая малыша, их статус в глазах родителей восстанавливается: о, эта реакция так естественна! Когда дети плачут, мы не обвиняем их в неподобающем поведении или в жалости к себе – мы выясняем, что их огорчило. Когда они кусаются, мы знаем, что они, должно быть, испуганы или возмущены. Мы понимаем, как коварно могут сказываться на состоянии малыша чувство голода, переменчивый желудочно-кишечный тракт или нехватка сна.