Танцующая в Аушвице - Паул Гласер (2010)

Доктор Глауберг отбывает в другой лагерь проводить свои опыты. У нас все успокаивается, но через несколько недель он возвращается, и опыты возобновляются. Они становятся все тяжелей, и их последствия уже вполне ощутимы, поэтому нас ставят перед выбором: либо добровольно соглашаться на опыты, либо отправляться на общих основаниях в Биркенау. Все наши женщины с возмущением говорят, что никогда в этом деле не станут добровольцами. Но в Биркенау жестокий режим, люди в буквальном смысле работают до смерти. К тому же там бесперебойно действуют газовые камеры, и они тоже означают смерть. Затем приходит официальное распоряжение, гласящее: кто до завтрашнего утра не даст согласие на опыты, будет отправлен в Биркенау. Опять начинаются жаркие споры. Зачем рисковать жизнью в Биркенау? Сами по себе опыты длятся не так уж долго. К тому же еда здесь более-менее сносная, а уходить в составе “травяной команды” за пределы лагеря — это вообще отдых. Одна за другой наши женщины ставят свои фамилии в список добровольцев. Blockaltesten[78] и подруги убеждают последних сомневающихся подписать бумагу, что те в конце концов и делают. Доктор Глауберг победил. Я же решаю не быть “добровольцем”. Довольно с меня и того, что теперь я не смогу иметь детей. Чем обернется для меня это решение, я не знаю. Все боятся, что меня ждет самое худшее, но я не хочу больше новых радикальных опытов над собой. Что касается Биркенау, то поживем — увидим. Поскольку с самого начала я не высказываюсь о том, чего я хочу или не хочу, не принимаю участия в совместных обсуждениях, а просто молчу, не слушаю ничьих советов, обитательницы блока постепенно оставляют меня в покое.

На следующий день мы с тремя другими отказницами отправляемся пешком в Биркенау, до которого шесть километров. Охранником к нам приставлен рядовой с винтовкой.

Разговаривать нам запрещено. Когда я пытаюсь что-то сказать ему по-немецки, он смотрит на меня как на врага. Я улыбаюсь, но прикусываю язык. Глупый мужлан с бычьей шеей, думаю я про него, прибыл сюда прямиком из своей деревни. Тупой крестьянин, возомнивший себя важной птицей. С такими не поговоришь. И то, что нам велено молчать, это из их репертуара. С тем эсэсовцем, охранявшим “травяную команду”, все было совсем иначе. Он говорил с нами, как с обычными людьми, а когда к нему приехала его мать, он рассказал нам об этом. Позднее она сама пришла к нам в поле, поздоровалась с нами и даже принялась расспрашивать, как нам живется и хорошо ли заботится о нас ее сын. Солдат, который ведет нас в Биркенау и смотрит на меня волком, совсем из другого теста. Таких я считаю самыми опасными и непредсказуемыми типами, поэтому держу себя с ним тихой мышкой.

Сейчас я вспоминаю этого солдата как очередной типаж — сколько я их перевидала! Чем ниже чин охранника, тем он глупее и ограниченней, тем большей ненавистью пылает к нам, заключенным. Такие люди стараются сделать твою жизнь невыносимой, будто мстят за свою тупость. А иногда это просто подонки, именно они и охраняют лагеря — особенно здесь, в Аушвице. Офицеры СС или вермахта — те часто бывают получше. Хотя и среди них полно сволочей. Эти и в самом деле озабочены еврейским вопросом, они искренне верят, что он представляет угрозу для немецкого народа и непременно должен быть разрешен. Поэтому они суровы и безжалостны к заключенным. Но худшие из всех охранников — это легковерные тупые исполнители. Вот эти — настоящие бездушные фанатики. И должно произойти что-то поистине чудовищное, чтобы подобный идиот прозрел. Но что я могу им всем противопоставить? Я могу лишь оставаться спокойной и послушной, иначе передо мной сразу же разверзнется пропасть. И еще, наверное, мне нужно стать еще чуть менее болтливой и при этом не менее осторожной.

Погрузившись в размышления, я иду рядом с охраняющим нас крестьянином. Идти, кстати, после всех этих опытов мне все еще трудно. Пройдя мимо длинных рядов бараков, мы выходим за территорию нашей части лагеря и направляемся в Биркенау. Я думаю о родителях.