Возвращение Сэмюэля Лейка - Дженни Вингфилд (2011)

Выбежали Нобл и Бэнвилл, стали гладить лошадь липкими от сиропа руками. Снеговик не противился. Дети, разумеется, не знали его имени и заспорили, как его назвать. Спор разрешила бабушка Калла, объявив, что лошадь надо вернуть хозяину, но даже если она вдруг останется здесь, это будет ее лошадь, ведь это ее огород она потоптала, а ездить на ней верхом будет только тот, кто хорошо себя ведет и помогает по дому. И пока лошадь здесь, звать ее будут Джон.

– Джон! – прыснул Бэнвилл.

– Где это видано, чтобы лошадь звали Джоном? – возмутился Нобл.

Бабушка Калла не сочла нужным объяснять – как хочет, так и назовет, – но с глазу на глаз призналась Уиллади, что иногда произносит вслух имя мужа, если никого поблизости нет. И если вдруг кто-то услышит, можно отговориться, что вслух думала о лошади.

Блэйд был в ужасе от своего поступка и от того, что ждет его, когда отец узнает. Именно «когда» – никаких «если». Блэйд не сомневался в этом, как и в том, что его руки и ноги изодраны в кровь колючками ежевики.

В тот час, когда Той Мозес, подбросив Бутси Филипса до дома, возвращался к Калле, Блэйд лез в окно своей спальни, не замечая, что оставляет на подоконнике следы крови. В доме темно и тихо, слышно лишь, как Блу во сне сосет палец. Блэйд не любил спать в одной кровати с братом, не только из-за того, что Блу всегда под утро напускал лужу, но и из-за противного причмокиванья.

Блэйд юркнул под одеяло, отодвинулся подальше от брата и от лужи на клеенке; клеенка прикрывала матрас, но не защищала спавших на нем детей. Холодная моча впиталась в пижаму, мокрое белье липло к телу, но Блэйд дрожал не от холода.

Ровно в полшестого утра Рас Белинджер пошел в хлев кормить живность и обнаружил, что лошадь Оделла Притчетта исчезла. При виде открытой калитки он затрясся от ужаса. Когда уводят лошадь, это всегда несчастье, даже если она твоя и спина у нее не исполосована в кровь. Но если лошадь чужая и придется объяснять хозяину, почему она пропала, а потом, когда найдется, – почему она в таком состоянии… это сильно осложняет дело.

Одного Рас не понимал: как вор пробрался сюда, увел скотину, а собаки не подняли лай. Его собаки не бросаются к чужим, виляя хвостом, а всякий, кто приблизится к дому, – чужой.

Сам Снеговик выбраться из загона не мог, тут нечего и сомневаться. Калитка была закрыта на цепь, цепь накинута на столб, а концы скреплены защелкой, открыть которую под силу лишь человеческим рукам. Умная лошадь может сдернуть цепь, но защелку открыть не сможет.

Значит, это дело чьих-то рук. Вопрос – чьих. Наверняка не Оделла Притчетта. Оделл не стал бы приезжать ночью, тайком, – это его лошадь, мог бы забрать средь бела дня. И даже если ночью, то приехал бы на грузовике с прицепом и наделал шуму. Конечно, грузовик он мог бросить на дороге, зайти и вывести лошадь. Тогда опять же, почему собаки молчали?

Отвернувшись от злополучной калитки и пустого загона. Рас взглянул на дом.

Рас всегда вставал ни свет ни заря, а Джеральдина – еще раньше. Нет ничего на свете хуже ленивой бабы, считал Рас. При звуке его шагов на крыльце у Джеральдины сжалось сердце: наверняка, как только войдет в дом, потребует завтрак, а она едва успела положить на сковородку бекон. Но еда не готовится за пять минут.

Джеральдина всегда чувствовала, когда Рас заходил в комнату, даже воздух и тот менялся под стать его настроению. Если Рас кипит от гнева, то и воздух накаляется, но даже когда он спокоен (более-менее), кругом витает напряжение. А сейчас полный штиль – большая редкость.

Рас не спеша зашел на кухню. Джеральдина осторожно покосилась на него, но Рас не повернулся. Сам налил себе кофе – тоже неслыханное дело. Мужчина зарабатывает на хлеб, дело жены – налить и подать ему кофе. Джеральдина слышала эти слова столько раз, что знала их наизусть.