Блэйд вздрогнул, вскочил. Сердце стучало как молот. Блэйд чуть не заплакал от облегчения, что сон кончился, – и вдруг понял: это не конец, а только начало.

Проснулся и Блу, захныкал, вцепившись в мокрую простыню. Блэйд шикнул на него и вылез из постели.

Крик из кухни вдруг оборвался. Его сменили другие звуки, еще страшнее.

Рас, схватив Джеральдину за горло, держал ее над раковиной, сунув лицо жены под струю. Джеральдина хрипела и вырывалась. Глотала воду, захлебывалась, пыталась заговорить, но выходило лишь бульканье.

Рас рывком поставил Джеральдину на ноги, дал отдышаться, откашляться.

– Память подводит?

Джеральдина надрывно закашлялась, мотнула головой.

– Лошадь, – настойчиво продолжал Рас. – Что ты сделала с лошадью?

Блэйд вошел в кухню, и колени стали ватными. Все из-за Снеговика! Блэйд был уверен, что опасность грозит только ему. Он даже не думал, что подозрение падет на кого-то еще.

Джеральдина пришла в себя и пыталась вывернуться, высвободиться из рук, сжимавших горло. Но пальцы Раса лишь сильнее смыкались.

– Я… не трогала… лошадь… – хрипела Джеральдина.

Рас что есть силы тряхнул ее.

– Не трогала, но открыла калитку и выпустила?

Лицо Джеральдины побагровело от кашля, из носа текло.

– Я не…

Рас опять толкнул ее к раковине, сунул под кран. Джеральдина мотала головой, но это не помогало. Она силилась вдохнуть, в нос и рот заливалась вода. Джеральдина почти захлебнулась.

– Свинья тупая, – хрипел Рас. – Сколько лет живу, тупее не видел.

Еще немного, и отец убьет маму. Этого Блэйд не мог допустить. Он схватил со стола отцовскую кружку и швырнул через всю кухню. Кружка угодила Расу в спину, меж лопаток.

Рас выпустил Джеральдину, рванулся, но Блэйда и след простыл.

Бабушка Калла сдержала слово. Подходить к лошади разрешалось лишь тем, кто хорошо себя ведет и помогает по хозяйству. Весь день Сван, Нобл и Бэнвилл были такими паиньками, что Уиллади стала принюхиваться, стоило им пройти мимо. Любая мать, говорила она, узнает детей по запаху, даже если те на себя не похожи.

А работа? Дети трудились! Подмели крыльцо, пропололи клумбы, собрали мешок гороха – все успели до половины двенадцатого. Потом Нобл и Бэнвилл вымыли с мылом бензонасосы чуть ли не до дыр, а Сван взяла старые газеты, уксус и протерла все стекла в лавке. Окна так засияли, что покупатели, вылезая из машин, щурились от бликов.

Дети то и дело подходили к бабушке Калле, смотрели с обожанием, называли «самой милой на свете бабулечкой» и говорили, что быть ее внуками – такое счастье. Бабушка Калла качала головой: чьи вы внуки, не знаю, но рада, что вы заглянули помочь по хозяйству.

К полудню Уиллади была сыта по горло хорошим поведением детей, устала смотреть, как они снуют туда-сюда. Калла призналась, что и у нее голова кругом, вдобавок они столько работы переделали, сколько она и не мечтала от них дождаться.

Детей отпустили на волю, но бабушка Калла еще раз велела держаться подальше от лошади. Детей ведь так и тянет вскарабкаться на все, что выше них, да еще с гривой и хвостом.

– Представьте себя на месте Джона, – объясняла она. – Понравилось бы вам, если бы на вас уселась куча ребят, прямо на больные места?

На месте Джона они никогда не окажутся, заметил Бэнвилл, у них по две ноги, а у Джона четыре.

Каллу его доводы не убедили.

– Что ж, скажи спасибо, что лишь в этом разница, – отвечала она. – Бедняге досталось.

Калла не стала добавлять, что всем троим тоже достанется, если они сейчас же не уберутся отсюда, – дети уже улетучились, да Каллу что-то не тянуло нынче на угрозы. При взгляде на лошадь, на отметины, оставленные чьей-то рукой на ее шкуре, у Каллы что-то дрогнуло в душе. Этому Джону удалось то, что другой Джон разучился делать задолго до того, как ему вздумалось свести счеты с жизнью. Этот Джон пробудил в душе Каллы Мозес нежность.