Меня зовут Шейлок - Говард Джейкобсон (2016)

XII

– Сразу скажу, что я не такой, как вы думаете, – объявил Грейтан Хаусом.

– В смысле, нацист?

– Я не такой.

– Зачем тогда вы об этом заговорили?

– Потому что знаю: вы так думаете.

– С чего вы взяли?

– Потому что все так думают.

– Почему же все так думают?

– Потому что я отдал нацистское приветствие.

– Люди очень поспешны с выводами… – вздохнул Струлович.

Прежде чем он успел что-либо добавить, вмешалась Беатрис.

– Небольшое уточнение, – сказала она и слегка похлопала Хаусома по руке, словно воображаемым веером. – Не «отдал», а «спародировал» нацистское приветствие.

– Точно, – поддакнул Хаусом. – И потом, я не знал, что оно нацистское.

– Как же тогда вы могли его спародировать? – терпеливо продолжил допрашивать Струлович.

Беатрис вновь сочла, что сумеет ответить на этот вопрос лучше поклонника.

– Папа, ты сам прекрасно знаешь, как работает ироническая отсылка.

Хаусом с гордостью посмотрел на Беатрис и с улыбкой кивнул. Вот за это он и влюбился в нее, когда впервые услышал, как она говорит.

Струлович тоже испытал прилив гордости. Бедная Кей! Жаль, что она не может оценить редкие вспышки остроумия в речи дочери, которая обычно строит из себя дурочку. Так которая же из двух Беатрис влюбилась в Хаусома – сообразительная или дурочка? К удивлению Струловича, футболист не вызвал у него особого отвращения. Можно даже предположить, что нашла в парне Беатрис. Нечто вроде хтонической невинности? Хаусом не походил на нациста. С другой стороны, никогда не знаешь, на что похож нацист, пока не становится слишком поздно. В любом случае было в нем нечто трогательное. Может, огромная мышечная масса, втиснутая в дорогой костюм, отчего тот казался дешевым? Хаусом сидел на краешке дивана, точно наряженный мальчик в гостях у дедушки с бабушкой. Галстук, завязанный большим, идеально треугольным узлом, явно ему мешал и впивался в горло. Вытатуированный на шее зеленый с алым дракон тоже впивался в горло. Удивительно, как ему удавалось дышать. Хотя Струловича тоже приучали повязывать галстук – «Это знак уважения», – повторял отец, никогда не надевавший кипы, – он бросил его носить, когда стал коллекционировать произведения искусства. Струлович хотел было откопать галстук ради сегодняшней встречи, но затем передумал, несмотря на всю торжественность случая. Этикет не предусматривает, что отец должен быть при галстуке во время беседы с невольным сторонником нацизма, который хочет переспать с его дочерью. При пистолете или кнуте – это да, но не при галстуке. Поэтому Струлович надел свой обычный черный костюм и застегнутую под горло белую рубашку с мягким воротничком. Надеюсь, он почувствует во мне знатока, подумал Струлович. Знатока искусства и человеческой природы. Надеюсь, он поймет, насколько я проницателен и как мало впечатляют меня пустые заверения. Да и татуировки, если уж на то пошло.

По какой-то причине или целому ряду причин, анализировать которые ему не хотелось, Струлович попросил Шейлока затаиться на время беседы. Желательно не выходить из комнаты и не подпевать Джорджу Формби.

– Боитесь, как бы я не нагнал на него страху? – поинтересовался Шейлок.

– Нет, конечно.

Чего же тогда он боялся?

– Зовите, если понадоблюсь, – сказал Шейлок – в основном для того, чтобы Струлович не чувствовал себя неловко.

– Понадобитесь? Зачем?

– Вдруг он начнет буянить…

– Скорее уж Беатрис начнет буянить.

– Ну, тут я вам помочь не смогу.

Оба рассмеялись, хотя смеяться было нечему. Смех Струловича звучал горько и ядовито, смех Шейлока напоминал безжизненное рокотание в глубине горла.

Недостойные дочери предают недостойных отцов. Что тут смешного?

* * *

«Эй, Джессика! Да что ж ты, Джессика?»

Шейлок никогда не забудет своих последних слов, обращенных к дочери. Сделай все, как я велел. Запрись. Не высовывай нос на улицу.