Когда Медведик был маленьким, я старался познакомить его с разными взрослыми занятиями. Если я чинил машину, то брал Медведика с собой, устраивал в тени, под капотом. Во младенчестве он был неразговорчив, поэтому не знаю, какие у него накопились впечатления.

Поначалу Медведик был не очень занимателен, потому что ничего особенного не делал, но потом он начал вопить. Я вынимал его из корзинки и клал себе на грудь, где он и засыпал. Я вычитал, что младенцев успокаивает биение родительского сердца. Если Медведик вопил громче, я прижимал его к себе.

У меня был для Медведика особая мантра, такое заклинание, которое я снова и снова повторял нараспев:

– О-о-очень споко-о-ойная и умиротворе-е-е-енная зверю-ю-ю-юшка. – И так много-много раз на всякие лады, растягивая то одно слово, то другое.

Обычно, если я прижимал его к себе и произносил заклинание много-много раз, Медведика удавалось убаюкать, он прекращал брыкаться и засыпал.

Мне нравилось, когда он спал у меня на груди, если только он не писался, не пускал слюни и не отрыгивал. Но я всегда тревожился, как бы мне его не придавить, если я повернусь во сне. Думаю, у родителей срабатывает какой-то инстинкт – ничего страшного не случилось.

Когда Медведик подрос, он начал ползать. Большая корзина для белья снова пригодилась – мы соорудили из нее манеж. Но Медведик рос так быстро, что в скором времени уже запросто перебирался через край корзины. Тогда мы приобрели детскую кроватку.

Потом Медведик заговорил. Бывало, подойдет ко мне и твердит: «На ручки! Прыг! Прыг!», пока не добьется внимания. Чтобы я уж точно понял, он еще и руки вверх тянул. Я поднимал его и подбрасывал в воздух, потому что требовал он именно этого. Медведику «прыг-прыг» не приедался. Он не боялся и был твердо уверен, что всегда его поймаю. Я бы на его месте никогда не согласился на такой «прыг-прыг на ручках» – испугался бы, что меня уронят и я шлепнусь на пол с высоты.

Понемногу мы начали вместе читать книжки. Медведику очень полюбились книжки доктора Сьюза.[15]

Я читал ему эти книжки так часто, что выучил все стишки наизусть. Вскоре мне прискучило все время читать одно и то же, и я принялся разнообразия ради вносить в стишки разную отсебятину – в своем вкусе.

Рыбка раз

И рыбка два.

Хвостик, брюшко, голова.

Рыбку я поймаю, съем.

Ам! И рыбки нет совсем.

Или в таком духе.

Вот человечки

Сидят на крылечке.

Один прибежал,

Ружьем замахал.

Человечки испугались,

Человечки разбежались.

Мне мои импровизации очень нравились, потому что снова и снова читать одно и то же было невыносимо скучно. Но, хотя я очень аккуратно и умело встраивал свою отсебятину в исходный текст доктора Сьюза, Медведик сразу замечал подмену и бурно возмущался.

– Читай правильно, папа! – кричал он.

В конце концов, чтобы не читать по сто раз одно и то же, я принялся сочинять для Медведика разные истории. Ему такое новшество пришлось по душе, поскольку теперь он не знал, чего ожидать, но мне было нелегко – приходилось сочинять сюжеты по ходу рассказа и не повторяться. Больше всего Медведику полюбились истории про летучих ящериц, которых звали Гурку, Ууду и Вааду. Они были родом из Страны Летучих Ящериц, но прилетали в наши края. Я вплетал в истории про ящериц разные фрагменты и персонажей из детских книг, которые уже читал Медведику. В особый восторг его приводило, когда в приключениях летучих ящериц принимал участие Паровозик Томас из его любимой книжки, – например, история, когда большие ящерицы-охотники поймали Томаса в огромную сеть и унесли в Страну Летучих Ящериц.

Мы часто катались с Медведиком на машине и глядели в окно, высматривая, не покажутся ли вдали в небе летучие ящерицы.