Тайна имения Велл - Кэтрин Чантер (2015)

Я не знаю, как долго она отсутствовала. Я не знала, как должна вести себя в лагере. Амалия ничего мне не говорила. Я не могла заснуть. Я вошла в состояние транса, продолжая, впрочем, слышать и видеть происходящее. Когда Амалия вернулась, я рада была ее видеть. Она находилась в сильнейшем возбуждении. Никто из нас не смел ей перечить, когда Амалия впадала в экстаз. Никто ведь не смел, правда же? Мы зашли в фургон, зажгли свечу, но Амалия была такой взвинченной, словно тигрица. Даже ее тень казалась угрожающей. Я помогла стащить с нее мокрую сутану, усадила у газового камина, встала позади нее и принялась расчесывать длинные мокрые волосы. Я даже встала перед ней на колени и вытерла ноги. Затем Амалия сказала, что у фургона лежит зеленый свитер и мне надо от него избавиться. Я спросила зачем. Я спросила, где Люсьен. Амалия сказала, что он с Розой. Я до сих пор не понимала, о чем она говорит. Я помню, что спрашивала, намок ли мальчик, переодела ли она его в пижаму и разбудила ли тебя, когда они вернулись. Помню, что задавала такие вот вопросы, хотя, кажется, уже начала подозревать, что случилось нечто ужасное. Я продолжала болтать, а она сидела вся натянутая как струна. Затем Амалия вдруг схватила меня за запястья так крепко, что потом на коже остались синяки. Она сказала, что мы все сделали правильно.

Мы. Она так и сказала: мы.

Я спросила, умер ли Люсьен. Она сказала, что да, умер. Я спросила Амалию, убила ли она его. Амалия ответила, что он обрел покой вместе с Розой, он очистился перед Розой, перед Веллом.

Ради этой земли, ради ежевики, царапающей шипами мои лодыжки, ради белки, грызущей кору деревьев, ради болотистой пустоши она его убила. «Я спросила, умер ли Люсьен. Она сказала, что да, умер». Теперь все стало яснее ясного. Покрасневшие глаза Энджи двигались от строки к строке. Когда я работала учительницей в Лондоне, я наблюдала за учениками, пока они молча читали про себя, следила, кто когда закончит. Пожалуйста, Господи! Все что угодно, но только не это!

Да, я знала, что он умер, но у меня возникло чувство, что это случилось где-то далеко и меня не касается. Амалия казалась изможденной. Мы сидели вместе перед камином так, словно ничего плохого не случилось, так, словно мы просто пьем чай после богослужения. Она потянула за торчащую нитку и принялась распускать зеленый свитер. Она тянула за шерсть и передавала нитку мне, а я обматывала ее вокруг сжатой в кулак ладони. Мы работали так, пока не распустили весь свитер. Думаю, маленькие обрывочки нитей она сунула себе в карман, но остальное мы точно сожгли.

Амалия хотела повесить маленькую розу себе на шею. Я приподняла ей волосы и помогла завязать узел на шнурке. После той ночи она всегда носила этот талисман у себя на шее и никогда не снимала.

После этого я покорилась. Амалия знала, чего стоит мое слово против ее. Люди бы ей поверили. Я сама ей поверила. Я не знала, что и думать, но я знала, что она убила Люсьена.

Мы добрались до конца страницы.

Энджи взяла у меня листок, а потом отдала обратно.

– Ты ей веришь, мама?

Я всегда почему-то считала, что правда будет прямолинейной. Он убил. Она убила. Я убила. Но все оказалось настолько запутанным, так долго пребывало в подвешенном состоянии, что добиться ясности и абсолютной честности было, кажется, просто невозможно.

– Ума не приложу, что думать.

Пальцы дочери до сих пор сжимали ткань моей футболки. Я высвободилась и взяла ее руку в свою.

– Возможно, это правда, но может оказаться, что во всем виновата Джеки. Ей страшно, поэтому она решила оговорить Амалию. Все написанное здесь может оказаться ложью.

Солнце уже скрылось за трубой на крыше дома. За живой изгородью слышался мерный хруст челюстей моей коровы на лугу. Я вспомнила, какой Джеки бывала в такие вот вечера. Я вспомнила, как она промывала чечевицу, или читала вслух стихи Сильвии Плат[42], или показывала Люсьену, как свистеть через соломинку.