Убийство на улице Дюма - Лонгворт Мэри Лу

Марин присела на скамейку в холле своей квартиры, завязала кроссовки, а туфли сунула в пакет. Потом вышла на террасу узнать, какая погода. Было холодно, как она и думала, дул слабый ветерок. Несколько секунд она смотрела на шпиль Сен-Жан-де-Мальт, серый в это ноябрьское утро, как и ее растения. Всегда трудно было представить себе то буйство красок, что принесут с собой весна и лето, но Марин уже скучала по ярко-розовому олеандру и лиловой лаванде.

Из Крийон-ле-Брава она вернулась в середине дня, хотя Сильви скулила и хныкала, уговаривая остаться еще, но Шарлотт надо было выучить наизусть стихотворение Гюго, а Марин обещала зайти к матери на вечерний чай. Верлак не звонил.

Марин вышла из квартиры и пошла по своей улице, потом свернула налево на Четвертого сентября. Воскресный день в Эксе – самое тихое время, лучшее для гуляния по улицам, а субботы стали очень людными. Марин остановилась расцеловаться с коллегой, направлявшимся в город – тоже, судя по всему, прогуляться, – и извинилась, что нет времени поговорить, потому что не любит опаздывать, а к матери особенно. Коллега рассмеялся, оценив шутку. С доктором Флоранс Бонне он знаком не был, но о ее репутации был наслышан.

Через несколько секунд Марин была уже в конце улицы, ждала сигнала светофора, чтобы перейти забитую périphérique – кольцевую дорогу вокруг города. Стены, защищавшей Экс в Средние века, здесь уже давно не было, но остатки ее еще сохранились к северу от старого города возле Римских бань. Не верилось, что Экс был городом-крепостью, а жилые дома пятидесятых на той стороне улицы стояли на земле, которую пахали меньше двухсот лет назад. Стена служила для защиты города от вторжений или от la peste[14] – в том числе от опустошительной эпидемии семнадцатого века, завезенной в Марсель на кораблях и убившей там тысячи. Отцы города Экса были предупреждены, и городские ворота заперли – никто не мог ни войти, ни выйти, пока чума не пойдет на убыль или не уберется прочь. Поскольку жителям приказали тогда не покидать свои дома даже ради святой мессы, было построено более девяноста часовен, статуи святых поставлены в ниши, вырезанные в углах зданий. Таким образом верные христиане получили возможность молиться прямо из окон, не рискуя заразиться или заразить соседа. Чума миновала, и Экс не потерял ни одной живой души.

Город отметил это празднеством, и местный пекарь в ознаменование придумал новое печенье из миндальной пасты и карамелизованной дыни, покрытое сахарной глазурью. Это печенье он назвал «калиссон». Ему придавали форму ромбика, и родители Марин, как и многие их земляки, очень его любили, и шли серьезные споры, какой из кондитеров делает самые лучшие.

Марин все еще думала о той чуме, проходя мимо ректората, где размещались региональные чиновники от образования. Это здание было архитектурным бельмом на глазу города. Построили его в семидесятых из дешевых материалов, и теперь в глаза бросались и его возраст, и дурное качество. Марин подумала, как печально, что учреждение, где решают вопросы образования детей, находится в таком вот доме, в то время как другие ведомства, вроде Общества нотариусов или Торговой палаты – в архитектурных жемчужинах семнадцатого-восемнадцатого веков. Среди многих комитетов, куда входила ее мать, был и такой, который добивался сноса здания и конкурса на постройку на его месте современного архитектурного комплекса, но годы заседаний и совещаний эту цель пока нисколько не приблизили.