Замурованная. 24 года в аду - Найджел Кауторн (2010)

«Дети забрали с собой из подвала некоторые вещи, например игрушки. Физически их состояние весьма удовлетворительное. И им нравится больничная еда».

Дети были в восторге, когда больничный персонал впервые накрыл им ужин. Они наконец смогли попробовать, какова на вкус еда из свежих продуктов. Элизабет делала все, что могла, чтобы обеспечить детям самое лучшее даже в тяжелых обстоятельствах, но у нее не было ни продуктов, ни условий для того, чтобы приготовить что-то более чем просто съедобное. Фрицль покупал дешевую еду килограммами, думая только о ее сохранности. Даже когда он не уезжал на море, он не хотел ездить по дальним магазинам поздними вечерами слишком часто и брать на себя риск, который непременно сопровождал бы ночные вылазки. Элизабет приходилось обходиться тем, что ей давали. Если Фрицль не заботился о воздухе, которым дышали Элизабет и ее дети, его вряд ли могло интересовать качество продуктов, которые он им поставлял.

Мальчики быстро привыкли к своей обретенной свободе, но что-нибудь всегда напоминало им о тех жутких условиях, в которых они существовали. Оба ребенка паниковали, оказавшись в замкнутом пространстве, в частности в больничных лифтах, боясь, что они могут остаться в них навсегда. Феликс пугался особенно.

«Феликс боялся лифтов, – сказал Ец. – Как только лифт трогался, он все время цеплялся за мать».

У мальчиков было элементарное знание немецкого, и они понимали живую речь, но не могли заставить себя говорить бегло, и их словарный запас был очень слабо развит. Особенно в сравнении с их сестрами и братом, которых раньше вывели наверх, они говорили совсем нечленораздельно. «Дети, которые выросли в подвале, именно такие, какими их можно себе представить, зная, через что им пришлось пройти, – сказал Кепплингер. – Они умеют говорить и кое-как понимают, что говорят им, но они далеки от нормы».

Несмотря на героические усилия Элизабет максимально приблизить их жизнь к нормальной, у нее у самой были проблемы, и им нужно было сохранять и энергию, и воздух. «Они не много разговаривали в бункере. Почти вся речь, которую они слышали, исходила из телевизора, который в подвале был включен чуть ли не круглые сутки. В результате этого в их знаниях есть существенные пробелы».

Старший инспектор Ец стал первым, кто заговорил с мальчиками, когда их освободили из подвала, и он приложил все усилия, чтобы дети правильно истолковали происходящее. «Когда газеты писали, что дети разговаривали, это было правдой лишь наполовину, – говорил он. – Между собой они обменивались какими-то звуками, полурычанием и полумычанием. Когда они хотели сказать что-то так, чтобы их поняли окружающие, им нужно было собраться и сильно сосредоточиться, что, судя по всему, было для них крайне утомительно».

Доктор Кепплингер солидарен с ним в своих оценках: «Они переговаривались между собой, но едва ли это можно назвать „нормальным“ способом выражать свои мысли».

Все же с помощью врачей они научились составлять полноценные предложения, но этот труд быстро выматывал их, и они вновь возвращались к своему тайному, животному языку, когда общались друг с другом.

Ец также обратил внимание на младенческое поведение Феликса. «Мальчику больше нравилось ползать на четвереньках, хотя, когда было нужно, он вполне мог ходить прямо, – заметил он. – Большей частью он использовал оба способа – полуходил-полуползал».

Кроме того, Феликс чувствовал себя комфортнее, когда вертел в руках плюшевого мишку, которого подарил ему отец, а Стефан, в свою очередь, успокаивался, глядя на тропических рыбок. «Феликс часами тискал своего игрушечного медведя, он действовал на него как теплое одеяло, – сказали в больнице. – Йозеф купил им золотую рыбку, когда они были в подвале, и Стефану дали аквариум, чтобы он чувствовал себя лучше. Можно подумать, что дети хотели поскорее забыть время, проведенное в подвале, но только там находилось все то, что они когда-либо знали».