Цвет жизни - Джоди Пиколт (2016)

Я прячусь в кухне. Я осматриваю тарелку с шоколадными кексами и лимонными пирожными, потом подхожу к небольшой полке над раковиной. На ней лежит общая тетрадь в черно-белой обложке. Я открываю ее и чуть не плачу, видя горы и долины маминого почерка. «Сладкий картофельный пирог», — читаю я. «Кокосовые мечты». «Шоколадный торт «Как уломать мужчину»». Последний рецепт заставляет меня улыбнуться: как раз этот торт я приготовила для Уэсли перед тем, как он сделал предложение, на что мама сказала: «Я же говорила».

— Рут… — слышу я и, обернувшись, вижу Кеннеди и белую женщину, которую она привела с собой и которая чувствует себя в кухне моей мамы неуютно.

Я достаю манеры из бездны.

— Спасибо, что пришли. Это очень важно для нас.

Кеннеди делает шаг вперед:

— Хочу познакомить вас с моей матерью. Ава.

Пожилая женщина протягивает руку и по-южному, как снулая рыба, слегка прижимает кончики пальцев к моим.

— Мои соболезнования. Служба была чудесной.

Я киваю. Правда, что тут еще скажешь?

— Как вы, держитесь? — спрашивает Кеннеди.

— Я все думаю, что мама сейчас попросит меня сказать пастору Гарольду, чтобы положил подставки на ее кофейный столик.

Мне не хватает слов, чтобы передать, что я чувствую, когда вижу Кеннеди с матерью и знаю, что моя мама уже никогда не будет стоять рядом со мной. Когда знаю, каково это — быть воздушным шариком, ниточку которого кто-то отпустил.

Кеннеди смотрит на тетрадь в моих руках.

— Что это?

— Книга рецептов. Она только наполовину заполнена. Мама не раз говорила, что хочет записать свои лучшие рецепты для меня, но всегда была слишком занята готовкой для кого-то другого. — Я осознаю, насколько горько это звучит. — Она жизнь свою потратила, горбатясь на кого-то другого. Натирала столовое серебро, готовила трижды в день и драила унитазы так, что на руках живого места не оставалось. Заботилась о чужом ребенке.

На последних словах мой голос обрывается и падает с обрыва.

Мать Кеннеди, Ава, лезет в сумочку.

— Я сама попросила Кеннеди привезти меня сюда сегодня… — говорит она. — Я не была знакома с вашей мамой, но я знала женщину вроде нее. Которую очень любила.

Она протягивает старую фотографию, бумажную, с волнистыми краями. Черная женщина в униформе горничной держит на руках маленькую девочку. Волосы у девочки белые как снег, а прижатая к щеке няни ручка еще больше усиливает контраст. Их связывает нечто большее, чем просто долг. Гордость. Любовь.

— Я не знала вашей мамы. Но, Рут… она не потратила свою жизнь впустую.

Мои глаза наполняются слезами. Я возвращаю фотографию Аве, а Кеннеди притягивает меня к себе и обнимает. В отличие от жестких объятий других белых женщин, госпожи Мины или директора моей школы, эти не кажутся вынужденными, чопорными, неестественными.

Кеннеди отпускает меня, и наши глаза встречаются.

— Я сожалею о вашей утрате, — говорит она.

Кеннеди

На шестую годовщину свадьбы Мика заразил меня желудочным гриппом.

Началось это на прошлой неделе с Виолетты — так в нашу семью попадают все заразные болезни. Потом начало тошнить Мику. Я сказала себе, что у меня нет времени болеть, и думала, что со мной ничего не может случиться, пока посреди ночи не вскочила с постели вся в поту и не ринулась прямиком в туалет…

Я просыпаюсь, лежа на полу и прижимаясь щекой к плитке. Надо мной стоит Мика.

— Не смотри на меня так, — говорю я. — Ты весь такой гордый, потому что уже прошел через это.

— Скоро станет лучше, — обещает Мика.

Я не сдерживаю стон:

— Замечательно…

— Я собирался принести тебе завтрак в постель, но, похоже, имбирный эль сейчас нужнее.

— Ты чудо!

Я сажусь, и комната начинает вращаться у меня перед глазами.

— Оу, тише, девочка.

Мика опускается на корточки и помогает мне встать на ноги. Потом поднимает меня на руки и несет в спальню.