Цвет жизни - Джоди Пиколт (2016)

Не знаю, она ли протягивает ко мне руки, я ли протягиваю руки к ней, но мы обнимаемся, изо всех сил прижимаясь друг к другу. Мы говорим, не размыкая объятий: «Это Мина тебе сообщила? Она себя плохо чувствовала? Когда ты с ней в последний раз разговаривала?» Шок и тоска бегают по кругу — от меня к ней, от нее ко мне.

Адиса крепко обнимает меня. Моя рука запутывается в ее косичках.

— Я сказала Уоллесу Мерси взять интервью у кого-нибудь другого, — шепчет она.

Я отклоняюсь ровно настолько, чтобы встретиться с ней взглядом.

Адиса пожимает плечами, как будто я задала вопрос.

— Сестра-то у меня одна, — говорит она.

Похороны мамы становятся Событием с большой буквы, именно так, как ей хотелось бы. Церковь в Гарлеме, в которую мама давно ходила, забита прихожанами, знавшими ее много лет. Я сижу в первом ряду рядом с Адисой и смотрю на гигантский деревянный крест на алтарной стене, между двумя большими витражами над фонтанчиком. На алтаре — мамин гроб. Мы купили самый красивый, который был в продаже, на чем настояла госпожа Мина, она же оплачивает похороны. Эдисон стоит возле пастора Гарольда, совершенно оглушенный, на нем черный костюм, слишком короткий на запястьях и лодыжках, и баскетбольные кроссовки. На носу у него солнцезащитные очки, хотя мы и не на улице. Сначала мне показалось, что это выглядит неуважительно, но потом я поняла, почему он их надел. Как медсестра, я вижу смерть постоянно, но для него это первая встреча с ней: он был слишком мал, чтобы помнить, как его отца привезли домой в накрытом флагом гробу.

Длинная змея из людей медленно двигается в танце смерти между рядами к алтарю, чтобы заглянуть в открытый гроб мамы. Она в своем любимом фиолетовом платье с пайетками на плечах и черных лакированных лодочках, которые ужасно жали, в ушах — бриллиантовые сережки-гвоздики, подаренные ей госпожой Миной и господином Сэмом на Рождество, которые она никогда не носила, потому что боялась потерять. Мне хотелось похоронить ее в счастливом шарфе, но, перевернув мамину квартиру вверх дном, я так и не нашла его. «Какое спокойное у нее лицо», — слышу я снова и снова. Или «Совсем как живая, правда?» И первое, и второе — неправда. Мама похожа на иллюстрацию в книге — двухмерную, хотя должна оживать на странице.

Когда каждый получил возможность с ней попрощаться, пастор Гарольд начинает службу.

— Дамы и господа, братья и сестры, сегодня не печальный день, — говорит он и мягко улыбается моей племяннице Тиане, которая тихонько плачет, уткнувшись в собранные бантом волосы маленькой Жанисы. — Сегодня счастливый день, потому что мы собрались здесь, чтобы вспомнить нашего любимого друга, маму, бабушку Луанну Брукс, которая наконец обрела покой и пребывает с Господом. Давайте начнем с молитвы.

Я склоняю голову, но украдкой обвожу взглядом церковь, в которой яблоку негде упасть от пришедших проводить мою маму. Они все похожи на нас, кроме госпожи Мины и Кристины, а еще Кеннеди Маккуорри и какой-то пожилой женщины, которые стоят в глубине зала.

Меня удивляет, что Кеннеди здесь. Хотя, конечно, она знает про мою маму. Я же услышала о несчастье в ее доме.

И все равно меня не покидает ощущение размытости линий, как тогда, когда я увидела вино и сыр у нее дома. Точно я пытаюсь посадить ее в коробку, а она постоянно норовит вырваться из нее.