Анжелика и дьяволица - Анн Голон (1972)

Увлекаемая этой стремниной, тем более мощной, что пережитые ими испытания оказались столь суровыми и пришлось, плечом к плечу, преодолевая себя, усмирять ум свой и душу, чтобы выплыть, Анжелика откладывала на потом.., она сама не знала — что? Раздумья наедине с собой о своей тревоге? У нее уже не было времени «мудрить».

Да, какой-то голос подсказывал ей, что нужно жить «не мудрствуя лукаво». И хотя они с Пейраком не делились друг с другом своими мыслями, она знала, что и он следует тому же правилу.

Казалось, он был всецело поглощен подготовкой к экспедиции, обратив все свое внимание на ремонт кораблей, их вооружение, на защиту форта, на строительство, собираясь на частые советы с Коленом, д'Урвиллем и важными лицами Голдсборо; не забыл ли он при этом о тех, кого поклялся найти и разоблачить, думал ли он втайне о тех загадочных незнакомцах, что рыскают по заливу?

Вынашивал ли он свои планы против них? Он хранил молчание; Анжелика, следуя его примеру, тоже молчала, запрещая себе даже думать об этом.

Удалось ли одурачить этих дьяволов? По вечерам люди собирались в трактире у порта с заезжими гостями.

Надо было чествовать губернатора и его сульпицианца, герцогиню и ее секретаря, господина де Рандона и его кровного брата, великого вождя мик-маков, барона де Сен-Кастина и его будущего тестя, вождя Матеконандо, пастора Томаса Пэтриджа и разных капелланов.

Во время этих приемов герцогиня де Модрибур, к великому облегчению Анжелики, не пыталась перевести общий разговор на научные темы. Виль д'Авре, донельзя говорливый, занимал присутствующих беседой, а Пейрак, который вдруг стал выглядеть умиротворенным и веселым, но, как в былые времена, чуть язвительным, сыпал остроумными шутками, подавал губернатору реплики, исполненные юмора. Речи велись о древних философах — это была нейтральная территория, относительно безопасная для гостей столь различных умонастроений.

Даже преподобный Пэтридх, человек весьма образованный, время от времени соблаговолял улыбаться. Эти паписты заслужили место в аду, но они были забавны. И точно так же оставалось только удивляться, видя, с какой тонкостью участвовали в подобных спорах индейские вожди. Они ели руками, срыгивали, вытирали пальцы о свои волосы или мокасины, но их философия стоила сократовской или эпикуровской. Александр де Рони и его необъяснимая вечно кислая мина также служили мишенью для стрел Виль Д'Авре и Пейрака. Они пытались объяснить это чудо природы: столь миловидный юноша и столь унылого вида! — переселением душ, перевоплощением, дьявольским наваждением, наследственностью, влиянием светил и тому подобным. Все это говорилось незлобиво, но весьма остро; молодой человек выслушивал вышеуказанные соображения, но выражение его лица по-прежнему оставалось сумрачным.

Такая бесстрастность вызывала в конце концов всеобщее веселье. Анжелика заметила, однако же, что герцогиня сторонится развлечений. Она улыбалась уголками губ, а в ее глазах мелькало временами трагическое выражение. Впрочем, причина ее озабоченности была известна. Необходимость выбора обрушилась на нее назавтра же после того, как она столь блистательно изложила теорию Галилея и Ньютона касательно приливов.

Поутру госпожа Каррер принесла Анжелике починенную одежду герцогини, кроме верхнего платья, которое, по-видимому, требовало более длительных хлопот.

— Я сделала, что могла, — сказала госпожа Каррер с той сдержанностью, что была ей присуща, когда шла речь о нарядах герцогини, — что вы хотите, лохмотья, разодранные в клочья, я такого еще никогда не видела.

Перекинув через руку юбку бледно-желтого атласа, голубой лиф, красный пластрон, Анжелика направилась к жилищу герцогини, когда ее остановил Аристид Бомаршан, по-видимому, дожидавшийся ее за поворотом тропинки.