Пока же до этого не дошло, всем сыновьям следовало оказать равную финансовую поддержку. Сверившись со своими идеально точными бухгалтерскими записями, отец выяснил, что стоимость профессионального обучения Барри со дня окончания школы до поступления на работу в адвокатскую контору составила чуть меньше тысячи фунтов. Кену сообщили, что для обучения на юриста ему также выделят тысячу фунтов, и Алан, когда закончит школу и выберет для себя профессию, получит не больше и не меньше старших братьев. Следует, конечно, понимать, что Кен и Алан будут получать деньги небольшими порциями, и расходовать их нужно с толком.

Решение было более чем щедрое, и я пришел в восторг. На триста фунтов в год можно было жить в Кембридже весьма комфортно, причем семьдесят фунтов стипендии я получал бы от Вестминстерской школы. Через три года я каким-то мистическим образом окажусь готов к какой-то неведомой будущей жизни и не вполне понятными средствами обеспечу себе приличный доход; у меня еще и останется триста фунтов. Можно ли вообразить перспективы блистательнее?

Однако в Кембридж еще нужно было попасть. В те времена для поступления в университет даже от математика требовалось какое-никакое знание греческого. Экзамен, который я с легкостью сдал в четырнадцать, казался непреодолимым препятствием для молодого человека, несколько лет не практиковавшегося в классических языках. Целый триместр я усиленно занимался, стараясь заново овладеть греческим — а точнее, греческим Лукиана и Нового завета.

Помните, я рассказывал историю о человеке, выучившем наизусть всех царей израильских и иудейских? Сейчас я расскажу о человеке, который выучил наизусть все четыре Евангелия. Греческий он знал еще хуже меня, однако надеялся, что в любом отрывке для перевода попадется ключевое слово или выражение, которое позволит угадать, из какого места в официальном издании это взято. Найти бы только начало и конец, а уж середину он вспомнит. В одном абзаце его взгляд зацепился за слова «Ho gegrapha gegrapha». Пишу латиницей, чтобы дамы-читательницы смогли разобрать, и для них же поясняю, что это слова Понтия Пилата: «что я написал, то написал»[20]. Однако наш студент до такого перевода не додумался, разобрал только «Ho» и следом еще какое-то длинное повторяющееся слово. Поднапрягшись, он извлек из памяти ключ, а дальше было легко. Он бодро написал: «О, Иерусалим! Иерусалим! Избивающий пророков и камнями побивающий посланных к тебе!»[21]

Я справился чуть лучше — и все же недостаточно. Попытка сдать греческий до окончания школы не удалась, и только уже в октябре, в Кембридже, я со второй попытки доказал, что обладаю необходимыми познаниями в греческом. Много лет я был школяром в Вестминстере и вот теперь стал студиозусом в Тринити-колледже.

5

Что дал мне Вестминстер, а чего так и не смог дать за семь лет? Ответить трудно. Читая, как Шелли презирали и травили в Итоне, я думаю о том, что из него все равно получился Шелли. Когда какой-нибудь надменный молодой интеллектуал яростно громит не только свою собственную школу, но и всю систему закрытых школ, он ясно дает понять, что уж самим-то собой вполне доволен; так неужели любая другая система смогла бы воспитать его еще лучше? С другой стороны, грубоватый сельский сквайр, любитель охоты на лис, возможно, полагает, что нельзя назвать разумной систему, дающую на выходе продукт вроде этого высокоинтеллектуального обитателя Блумсбери — а тот, в свою очередь, винит систему за существование таких вот охотников на лис. Похоже, закрытые школы не слишком нас меняют. Сквайры остаются сквайрами, а ханжи — ханжами.