Последний пир - Джонатан Гримвуд (2013)

Расстегнув пояс, я снял с себя охотничий кинжал, который мне вручили утром, а затем и куртку, набравшую столько воды, что я бы избавился от нее еще в реке, если б смог. В самом конце я снял сорочку. Сапоги уже давно лежали на речном дне, — они наполнились водой и мешали мне плыть, — а панталоны я снимать не стал, только расстегнул пуговицы на коленях и стянул чулки. Встав посреди поляны в одних панталонах, я заметил, что все это время Виржини потрясенно глазела на меня.

— Я замерз…

Повесив сорочку сушиться на ветку, я начал искать сук потолще, чтобы повесить на него мокрую охотничью куртку — тяжелую даже в сухом виде. Найдя такой сук, я забросил на него куртку и рядом приладил чулки.

— Где ты этому научился? — спросила Виржини.

— В академии.

— Зачем вас учат таким вещам?

— Чтобы мы не терялись в любых ситуациях.

Под местоимением «мы» я имел в виду себя, Жерома, Эмиля и ее брата…

Но тут она сказала: «Отвернись», — и принялась раздеваться. Несколько мгновений спустя раздался ее удрученный голос:

— Помоги, пожалуйста… — Виржини все еще была в промокшем насквозь платье и дрожала как осиновый лист, несмотря на яркое солнце. — Пальцы занемели…

Пальцы у нее были как у мертвой: синие, сморщенные, с белыми ногтями. Виржини едва стояла на ногах, пока я осматривал ее руки.

— Давай я.

Мои собственные пальцы тоже дрожали от холода и волнения, когда я принялся за ее платье. Моя одежда застегивалась на крупные пуговицы, а ее — на несколько дюжин крошечных пуговок, по две штуки рядом, а петли от воды словно уменьшились… У меня ушло несколько минут на то, чтобы расстегнуть лиф платья, после чего Виржини рывком стянула его с себя — лишь бы я не расстегивал дальше. Нижняя сорочка тоже была мокрой и липла к бедрам, но под ней ничего не было, и Виржини не стала ее снимать. Я повесил платье на солнце и сказал, что пойду искать нам обед.

Вернулся я с тремя маленькими рыбешками, горстью грибов и — нежданная роскошь — летним трюфелем с бледной мякотью и изысканным ароматом. С помощью кинжала я выпотрошил форель и, аккуратно разрезав вдоль хрупкой спинки, сделал из нее филе. Сняв кожу, я отломил кусочек филе и протянул его Виржини. Она помотала головой, тогда я съел первый кусок сам и предложил ей второй. И она проглотила его, даже не распробовав.

— Медленно, — сказал я. — Ешь медленно.

— Не могу, — произнесла Виржини, зеленея. — Я вообще не могу это есть!

Рядом с поляной мы нашли древнее буковое дерево, кривое, сучковатое и расколотое молнией. В образовавшейся трещине древесина была настолько трухлявая, что крошилась под пальцами. У меня с собой, разумеется, были кремень и огниво — просто потому, что ни один уважающий себя юноша в то время не выезжал из дома без огня. Положив трухлявые щепки на плоский камень, я принялся высекать искры. Трут мгновенно загорелся, я раздул огонь и подкинул в него еще немного щепок.

— Этому вас тоже научили в академии? — с улыбкой спросила Виржини.

Я положил в огонь самые сухие сучки, какие мне удалось найти — чтобы не дымить, — и вручил ей палку с насаженной форелью, а сам пошел на реку ловить рыбу. Когда я вернулся с уловом, Виржини уже съела первую рыбину и жадно смотрела на вторую.

— Ешь, — сказал я. — Еще поймаю.

Она откусила кусочек и радостно улыбнулась; ее глаза сияли.

— Нет, — предупредил я ее вопрос. — Ловить рыбу я научился сам.