Анж Питу - Александр Дюма (1851)

– Я сказал «везде», – холодно отозвался Жильбер, – потому что я действительно учился везде, государыня: в хижинах и дворцах, в городах и пустынях, на людях и животных, на себе и других, как и положено человеку, которому дорога наука и который находит ее повсюду, где она есть, а значит, везде.

Побежденная королева метнула на Жильбера страшный взгляд, но тот продолжал смотреть на нее с пристальностью, приводящей в отчаяние.

Она круто повернулась и опрокинула маленький столик, на котором стоял ее шоколад в чашке из севрского фарфора.

Жильбер видел, как упал столик, как разбилась чашка, но не тронулся с места.

Лицо Марии Антуанетты залилось краской, она поднесла ледяную и влажную руку ко лбу, хотела поднять взгляд на Жильбера, но не осмелилась.

Сама себе она объяснила это презрением к его дерзости.

– А у кого вы учились? – продолжала королева беседу все в том же направлении.

– Я не знаю, как ответить вашему величеству, чтобы не обидеть вас еще сильнее.

Увидев, какое преимущество дал ей Жильбер своим ответом, королева набросилась на него, словно львица на жертву.

– Обидеть меня? Вам? – воскликнула она. – Да что вы такое говорите, сударь? Обидеть королеву! Вы забываетесь, ей-богу! Ах, господин Жильбер, по-видимому, вы изучали французский язык не столь прилежно, как медицину. Людей моего ранга обидеть нельзя, доктор Жильбер, их можно лишь утомить.

Жильбер поклонился и сделал шаг в сторону двери, однако королеве не удалось заметить ни тени гнева или неудовольствия на его лице.

Сама же Мария Антуанетта, трясясь от ярости, сделала резкое движение, желая остановить доктора.

Тот понял.

– Простите меня, государыня, – промолвил он. – Я совершил непростительную ошибку, забыв, что я врач, приглашенный к больной. Простите, ваше величество, это больше не повторится.

Он вернулся на прежнее место и продолжал:

– Мне кажется, что ваше величество на грани нервного припадка. Осмелюсь попросить ваше величество держать себя в руках, иначе вы скоро не сможете владеть собой. Ваш пульс замедлится, кровь прихлынет к сердцу, и ваше величество начнет задыхаться. В этом случае будет благоразумным позвать кого-нибудь из ваших дам.

Королева сделала круг по комнате, села и осведомилась:

– Ведь вас зовут Жильбер, не так ли?

– Да, государыня, Жильбер.

– Странно! У меня с юности сохранилось одно воспоминание, которое безусловно глубоко вас обидит, расскажи я о нем. Но это не страшно: вы оправитесь от этой обиды, поскольку вы не только ученый врач, но и серьезный философ.

И королева иронически улыбнулась.

– Вот и славно, государыня, – проговорил Жильбер, – улыбайтесь и попробуйте веселостью обуздать свои нервы – это гораздо лучшее изъявление разумной воли, нежели попытки приказать себе что-либо. Обуздывайте их, ваше величество, но только не через силу.

Этот медицинский совет был дан с такою учтивой благожелательностью, что королева, чувствуя скрытую в нем иронию, не сочла возможным оскорбиться словами Жильбера.

Опять взявшись за свое, она предприняла новую атаку и сказала:

– Вот о каком воспоминании идет речь…

Жильбер поклонился, давая знать, что он – весь внимание.

Королева сделала над собою усилие и заглянула ему в глаза.

– Тогда я еще была дофиной и жила в Трианоне. У нас в саду работал мальчик – весь чумазый, в грязи, угрюмый, напоминавший маленького Жан Жака, который полол, копал, обирал своими заскорузлыми лапками гусениц. Звали его Жильбер.

– Это был я, ваше величество, – флегматично сообщил Жильбер.

– Вы? – пренебрежительно переспросила Мария Антуанетта. – Так я была права! Значит, никакой вы не ученый.