Анж Питу - Александр Дюма (1851)

– Вот-вот, того самого, который занимался сам и учил своих приверженцев заниматься моральным воровством, о котором я только что говорила, того самого, кто – я не боюсь этого слова – самым гнусным образом посредством магнетического сна завладевал душами одних и телами других.

Жильбер понял намек и на сей раз не покраснел, а побледнел. Радость пронизала все существо королевы.

– Я тоже ранила тебя, негодяй, – прошептала она, – и уже вижу кровь.

Но Жильбер уже давно научился переживать даже самые сильные чувства, не подавая вида. Он подошел к королеве, дерзко взглянул на нее и проговорил:

– Напрасно вы, ваше величество, ставите под сомнение то, что дала наука мудрым людям, о которых вы говорили, – способность погружать пациентов, а не жертв, в магнетический сон; напрасно вы ставите под сомнение их право всеми доступными средствами открывать законы природы, которые, став общепризнанными и объясненными, быть может, перевернут весь мир.

И, подойдя к королеве, он устремил на нее свой властный взгляд, подчинивший совсем недавно впечатлительную Андреа.

При его приближении Мария Антуанетта почувствовала, как по ее жилам пробежала дрожь.

– Позор! – воскликнула она. – Позор тем людям, что злоупотребляют своими темными и таинственными способностями, чтобы отнимать у других души и тела! Позор Калиостро!

– Ах, ваше величество, – с убежденностью в голосе ответил Жильбер, – поостерегитесь осуждать с такою строгостью ошибки, совершаемые людьми.

– Сударь!

– Человеку свойственно ошибаться, любой человек может навредить другому, и если бы не эгоизм каждой отдельной личности, с помощью которого она защищается, мир давно бы превратился в громадное поле битвы. Те, о ком вы говорили, – лучшие люди. Вам могут сказать: они не лучшие, а просто скверные. Но снисходительность, государыня, должна быть тем больше, чем выше судья. Находясь на высоте трона, вы более чем кто бы то ни было должны быть снисходительны к ошибкам других. На земном престоле вы должны быть олицетворением ее точно так же, как господь на престоле небесном – олицетворение милосердия.

– Сударь, – возразила королева, – у меня иной взгляд на свои права и, главное, на свой долг. Я нахожусь на троне для того, чтобы карать и вознаграждать.

– Не думаю, ваше величество. По-моему, вы, женщина и королева, находитесь на троне для того, чтобы утешать и прощать.

– Надеюсь, это не нравоучение, сударь?

– Нет, я лишь отвечаю вашему величеству. Возьмем, к примеру, Калиостро, которого вы только что упомянули и науку которого поставили под сомнение: насколько я помню – а воспоминание это еще более давнее, чем ваши воспоминания о Трианоне, – так вот, насколько я помню, однажды в саду замка Таверней он имел случай продемонстрировать дофине Франции эту свою науку. Я не знаю, что это было, государыня, но вы не могли позабыть этот эпизод, поскольку доказательства Калиостро были настолько убедительны, что ваше величество тогда упали в обморок.

Теперь удар нанес Жильбер. Действовал он, надо признаться, наугад, однако удар оказался точен: королева смертельно побледнела.

– Да, – охрипшим голосом проговорила она, – он открыл передо мною видение какой-то отвратительной машины, но я до сих пор так и не знаю, существует ли она на самом деле.

– Я не знаю, что он показал вам, ваше величество, – сказал довольный произведенным эффектом Жильбер, – но знаю, что не следует сомневаться в учености человека, обладающего такой властью над себе подобными.

– Себе подобными? – презрительно хмыкнула королева.

– Ладно, пусть я ошибаюсь, – не стал возражать Жильбер. – Тогда его могущество еще сильнее, раз с помощью страха он заставляет земных владык и королей склонять перед ним головы.

– Позор! Позор тем, я повторяю, кто злоупотребляет человеческой слабостью и доверчивостью.

– Позор тем, кто пользуется наукой, говорите вы?

– Химеры, ложь, низость!