Анж Питу - Александр Дюма (1851)

– Неужто вы заговорили о боге?

– Да.

– Это вы-то?

– А почему бы нет?

– Так вы же философ. Разве философы веруют в бога?

– Я говорю о боге и верую в него.

– И вы не собираетесь уходить с этого места?

– Нет, я остаюсь, ваше величество.

– Господин Жильбер, поберегитесь!

На лице королевы появилась явная угроза.

– О, ваше величество, я долго раздумывал и пришел к выводу, что я не хуже любого другого: свои грехи есть у каждого. Эту аксиому я узнал не из книг, а изучая совесть себе подобных.

– Аксиому универсальную и непреложную? – с насмешкой поинтересовалась королева.

– Увы, государыня, если и не универсальную и непреложную, то по крайней мере основанную на людских несчастьях и надежно испытанную в глубоком горе. Она настолько верна, что лишь по кругам под вашими утомленными глазами, лишь по борозде, пролегшей между вашими бровями, лишь по складкам в уголках вашего рта – сокращениям тканей, прозаически называемым морщинами, – я могу сказать, ваше величество, сколько тяжелейших испытаний вы перенесли, сколько раз ваше сердце сжималось от тревоги, сколько раз оно наполнялось доверием, чтобы потом быть обманутым.

Я могу сказать вам все это, ваше величество, скажу, когда вам будет угодно, и вы не сможете меня опровергнуть, скажу, устремив на вас всего один взгляд, который все знает и все может прочесть; и когда вы ощутите тяжесть моего взгляда, который будет погружаться вам в душу, словно лот в морские глубины, тогда вы поймете, ваше величество, что я многое могу и что меня следует благодарить за эту мою способность, а не толкать на войну.

Эти слова, в которых явно проглядывала твердая воля Жильбера, бросавшего вызов королеве, это полное пренебрежение этикетом в ее присутствии произвели на Марию Антуанетту неизгладимое впечатление.

Ей показалось, будто леденящий туман сковал все ее мысли, она почувствовала, как ненависть ее сменяется страхом, и, уронив вдруг отяжелевшие руки, она отступила назад перед неведомой опасностью.

– Теперь, ваше величество, – продолжал Жильбер, ясно видевший, что происходит с королевой, – вы понимаете: мне ничего не стоит узнать все, что вы скрываете от окружающих и даже от самой себя. Вы понимаете, что мне ничего не стоит усыпить вас прямо на этом стуле, за который вы машинально схватились в поисках опоры.

– Силы небесные! – воскликнула королева с испугом, ощутив непонятную дрожь, пронизавшую ее до самого сердца.

– Стоит мне произнести про себя слово, которое я не хочу произносить, – снова заговорил Жильбер, – стоит мне высказать желание, которое мне не хочется высказывать, и вы в мгновение ока окажетесь в моей власти. Вы сомневаетесь, ваше величество? Не надо, вы подвергаете меня искушению, и если я хоть раз ему поддамся… Но нет, вы уже не сомневаетесь, не так ли?

Королева, откинувшись всем телом назад, задыхающаяся и ошеломленная, вцепилась в спинку кресла, отчаянно, изо всех сил пытаясь противостоять натиску Жильбера.

– Поверьте, ваше величество, – продолжал он, – не будь я почтительнейшим и преданнейшим вашим подданным, смиренно простертым у ваших ног, я убедил бы вас, произведя над вашим величеством весьма тягостный для вас опыт. О, не бойтесь. Повторяю: я покорно склоняюсь, и не столько перед королевой, сколько перед женщиной. Я содрогаюсь при мысли, что хоть чем-то могу вас растревожить, и скорее убью себя, чем стану смущать вашу душу.

– Сударь! Сударь! – выкрикнула королева и вскинула вверх руки, словно желая оттолкнуть Жильбера, который держался шагах в трех от нее.