Анж Питу - Александр Дюма (1851)

– Да, признаю: только что передо мною приоткрылся уголок завесы. Но теперь, сударь, теперь я снова ослепла, как сказали бы вы, и предпочитаю видеть вокруг себя роскошь, к которой приучили меня образование, традиции, история, предпочитаю видеть себя королевой, чем скверной матерью оскорбляющего и ненавидящего меня народа.

– Антуанетта! Антуанетта! – воскликнул король, озабоченный внезапной бледностью, залившей лицо королевы и являвшейся не чем иным, как предвестником вспышки неистового гнева.

– Нет, нет, государь, я уж скажу, – ответила королева.

– Будьте внимательны, сударыня.

И король глазами указал Марии Антуанетте на доктора.

– Ах, сударь, – воскликнула королева, – доктор знает все, что я хочу сказать. Он знает даже все, что я думаю, – добавила она, с горечью вспомнив о сцене, разыгравшейся между нею и Жильбером, – так зачем же я стану сдерживать себя? Кроме того, мы взяли его как доверенного человека – чего же, спрашивается, мне бояться? Я знаю, что вы увлечены, государь, что вас несет по течению, словно несчастного принца из моих любимых немецких баллад. Куда вы движетесь? Не знаю. Но оттуда, куда вы движетесь, возврата нет.

– Да что вы, сударыня? Я попросту еду в Париж, – отозвался король.

Мария Антуанетта пожала плечами.

– Можете считать меня сумасшедшей, – несколько раздраженно проговорила она. – Вы отправляетесь в Париж? Прекрасно. Но кто вам сказал, что Париж – не та самая бездна, которую я хоть и не вижу, но предчувствую? Почему в суматохе, которая непременно возникнет вокруг вашего величества, вас не могут убить? Кто знает, откуда прилетит шальная пуля? Кто знает, в котором из тысячи угрожающе поднятых кулаков будет зажат кинжал?

– О, что до этого, вам нечего опасаться, сударыня, они меня любят, – заявил король.

– Не говорите так, мне жаль вас, государь. Они вас любят и при этом убивают, губят, уничтожают тех, кто представляет вас – вас, короля, наместника божия! Комендант Бастилии представлял вас, был королевским наместником. Поверьте, я не преувеличиваю: раз они убили Делоне, этого отважного и верного слугу, значит, убили бы и вас, государь, будь вы на его месте, и даже с большей легкостью, так как они вас знают и прекрасно понимают, что вместо того, чтобы защищаться, вы безропотно отдадите себя в их руки.

– И каков же вывод? – осведомился король.

– Мне кажется, я его уже сделала, государь.

– Они меня убьют?

– Несомненно, государь.

– Вот как!

– И моих детей тоже! – вскричала королева.

Жильбер решил, что пришла пора вмешаться.

– Государыня, – сказал он, – короля так почитают в Париже, его появление вызовет столько восторгов, что у меня лишь одно опасение – но не за короля, а за фанатиков, которые могут быть раздавлены копытами его лошадей, подобно индийским факирам, бросающимся под колесницу с их божеством.

– Ах, сударь, сударь! – воскликнула Мария Антуанетта.

– Въезд в Париж будет триумфальным, государыня.

– Почему вы молчите, ваше величество?

– Потому что скорее придерживаюсь мнения доктора, сударыня.

– И вам не терпится отпраздновать этот триумф? – воскликнула королева.

– В этом король прав, это нетерпение лишь доказывает, насколько верно его величество судит о людях и вещах. Чем скорее его величество соберется, тем грандиознее будет триумф.

– Вы так полагаете, сударь?

– Я в этом уверен: если король станет медлить, то потеряет все преимущества внезапности. К тому же, государыня, он сможет первым уступить требованиям народа, что в глазах парижан изменит его позицию и заставит как бы подчиниться их приказам.

– Вот видите! – вскричала королева. – Доктор сам признал: вам уже приказывают! Что же это такое, государь?

– Доктор не говорил, что мне кто-то приказывает, сударыня.

– Вот-вот, медлите и дальше, государь, и требования, или, вернее, приказы, не заставят себя ждать.