Анж Питу - Александр Дюма (1851)

– Еще одна приятная новость. Вот бы так прошел весь день!

– О, государыня, – ответил один из придворных, – вы напрасно волнуетесь: парижане прекрасно понимают, какая на них лежит ответственность.

– А вы, ваше величество, – вмешался другой, не столь безмятежно настроенный придворный, – уверены в достоверности этих сведений?

– О да, – ответила королева, – пославший их отвечает за короля головой, к тому же я считаю его другом.

– Ну, если он друг, – поклонившись, отозвался придворный, – тогда другое дело.

Стоявшая несколько в отдалении г-жа де Ламбаль приблизилась и осведомилась у Марии Антуанетты:

– Речь идет о новом королевском враче, не так ли?

– Да, о Жильбере, – беззаботно ответила королева, не подумав о том, что наносит тем самым находящейся рядом женщине сокрушительный удар.

– Жильбер? – вскричала Андреа так, словно в сердце ее укусила гадюка. – Жильбер – друг вашего величества?

Андреа повернулась, глаза ее пылали, кулаки сжимались от стыда и гнева, взглядом, да и всем своим видом она сурово обвиняла королеву.

– Но ведь… – смущенно начала Мария Антуанетта.

– Ах, государыня, государыня! – с горьким упреком прошептала Андреа.

Этот непонятный для остальных обмен фразами проходил при всеобщем гробовом молчании.

Внезапно среди тишины в соседней комнате послышались чьи-то легкие шаги.

– Господин де Шарни, – вполголоса проговорила королева, как бы советуя Андреа взять себя в руки.

Шарни все видел и слышал, но вот только ничего не понял.

Он заметил бледность Андреа и смущение Марии Антуанетты.

Расспрашивать королеву ему не пристало, но у него было полное право задать вопрос собственной жене.

Он подошел к ней и тоном дружеского любопытства осведомился:

– Что с вами, сударыня?

Андреа сделала над собою усилие и ответила:

– Ничего, граф.

Шарни повернулся к королеве, которая, несмотря на всю свою привычку к двусмысленным положениям, в десятый раз безуспешно пыталась изобразить на лице подобие улыбки.

– Вы, кажется, сомневаетесь в преданности господина Жильбера? – осведомился он у Андреа. – У вас есть причины подозревать его в вероломстве?

Андреа промолчала.

– Ну, отвечайте же, сударыня, отвечайте, – настаивал Шарни.

Поскольку Андреа продолжала молчать, он сказал:

– Да отвечайте же, сударыня! Ваша деликатность просто преступна, ведь речь, быть может, идет о спасении наших государей.

– Не понимаю, сударь, зачем вы это все говорите, – выдавила наконец Андреа.

– Но вы же сами сказали, сударыня, я слышал… Да вот принцесса подтвердит. – И Шарни поклонился г-же де Ламбаль. – Вы сказали, даже выкрикнули: «Этот человек? Этот человек – ваш друг?»

– Верно, вы так и сказали, милочка, – со свойственным ей простодушием подтвердила принцесса де Ламбаль. И, подойдя к Андреа, проговорила: – Если вам что-то известно, скажите; господин де Шарни прав.

– Умоляю, ваша светлость, оставьте меня, – сказала Андреа так тихо, что ее расслышала только принцесса. Та отошла.

– Господи, ничего особенного не произошло, – вмешалась королева, поняв, что не вмешаться и теперь значило поступиться дружбой с Андреа. – Графиня просто выразила свое опасение, к тому же смутное, она сомневалась, что революционер из Америки, друг господина де Лафайета может быть и нашим другом.

– Да, смутное, – машинально повторила Андреа, – очень смутное.

– Опасение, подобное тем, что высказывали до нее и эти господа, – продолжала Мария Антуанетта.

И она указала взглядом на придворных, из-за чьих сомнений и завязался весь этот разговор.

Но все это не убедило Шарни. Возникшее при его появлении замешательство указывало на то, что тут кроется какая-то тайна.

Он продолжал настаивать:

– И все равно, сударыня, мне кажется, что ваш долг – не просто высказывать смутные опасения, но и как-то их обосновывать.