Сердце смертного - Робин Ла Фиверс

— Между нами не должно быть лжи. Вам надо принять лучшее, наиболее информированное решение из всех доступных. Если я сейчас скрою от вас свою личность, вы узнаете позже. И всегда будете подвергать сомнению мою преданность. Мысль об этом ранит, потому что служение вам было неожиданной милостью.

Она долго смотрит на меня округлившимися глазами, размышляя. Наконец кивает с грустной улыбкой:

— Благодарю вас за честность, леди Аннит. Будьте уверены, я доверяю совету, который вы мне дали. Как вы говорите, я хорошо понимаю, что мы можем служить родине, несмотря на наше происхождение.

Теперь моя очередь удивляться. Она отвечает вымученной улыбкой и скрещивает руки на груди:

— Вы знаете, сколько во мне бретонской крови?

— Нет, Ваша светлость.

— Нисколько. Ни одной капли. Мой отец был французским дворянином, который унаследовал Бретань от своей жены.

— Вашей матери.

— Нет! — Она быстро и решительно качает головой. — Не моeй матери. Его первая жена, наследница Бретани, умерла задолго до моего рождения. Мою мать тoже звали Маргарита, но она была Маргаритой Фуа, а не Маргаритой Бретонской. Итак, вы видите, вся моя жизнь также была ложью.

— Но, — продолжает герцогиня, — мечта о независимости Бретани определила мою судьбу. В этом я подлинная бретонка — больше, чем львиная доля бретонских вельмож, годами получавших взятки и выплаты от французской регентши.

— Поэтому я буду думать об истинных людях Бретани. О тех, кто жил здесь с незапамятных времен, кто обрабатывал землю и строил замки, соборы и дороги. Это жизни, которые я должна взвесить.

И вот так я осознаю, что мне пора снова встретиться с аббатисой. Осталось еще много невысказанного и нерешенного между нами. Но я беспокоюсь не о ней или даже о монастыре.

Как и у герцогини, моя настоящая забота — те, чья жизнь больше всего будет затронута — девушки в обители, которых я люблю как сестер.

ГЛАВА 49

НА СЛЕДУЮЩИЙ ДЕНЬ настоятельница заставляет меня битый час дожидаться, прежде чем принять. Демонстрация силы — тем более мизерно с ее стороны. К счастью, это позволяет мне перебрать ряд способов, которыми я поведу разговор. К тому времени, когда вхожу в офис аббатисы, я спокойна и решительна в том, что хочу ей сказать.

— Аннит.

Она не приветствует меня, просто произносит мое имя, поэтому я делаю то же самое:

— Преподобная мать.

Я добавляю небольшой реверанс, чтобы сохранить видимость уважения. Неглубокий, давая понять, что это все — просто формальность, лишенная прежнего уважения и восхищения.

— Надеюсь, ты здесь с сообщением, что пришла в себя и немедленно вернешься в монастырь.

— Напротив, я здесь, чтобы сообщить — игра окончена. Вы не можете оставаться настоятельницей монастыря дольше. Это искажает саму природу того, что мы делаем и кому служим.

Ее ноздри раздуваются от раздражения.

— У нас нет выбора, ты не понимаешь? К тому же никто, кроме тебя, не знает и даже не подозревает.

Вспоминаю испытывающие взгляды, которые сестра Серафина нередко бросала на меня, откровенно враждебную манеру сестры Эонетты.

— Я не уверена, что это так.

— Как ты предлагаешь нам поступить? — Она широко разводит руки, будто это слишком громоздкая мысль, чтобы объять ее. — Как мы им скажем?

Я не отвожу взгляда.

— Не знаю, не мне придеться исповедаться в грехах.

Настоятельницa откидывается на спинку стула, на ее губах играет улыбка — улыбка, вызывающая дрожь в позвоночнике.

— Ты так же виновна, как и я, не ошибайся.

Я хмурюсь в замешательстве:

— Что вы имеете в виду? Я была просто младенцем и не просила, чтобы меня принесли туда.

Аббатиса поднимает перо со своего стола и рассматривает наконечник.

— Ты помнишь великую трагедию?

Внезапно накатившая дурнота напоминает мне, почему я так не хотела снова с ней сталкиваться.