Королева - Салли Беделл Смит (2013)

Елизавета II выразила ровно то, что чувствовала: “Я восхищалась ею и уважала ее за энергичность и служение другим, особенно за ее преданность своим сыновьям”. “Мы все пытаемся помочь Уильяму и Гарри справиться с этим сокрушительным ударом, обрушившимся на них и на всех нас”, – подчеркнула она.

Отразилось в ее речи и понимание необходимости идти в ногу со временем: “Я склонна считать, что жизнь принцессы и этот невероятный отклик на ее гибель преподают нам очень важный урок. Я разделяю ваше стремление почтить ее память”.

Поблагодарив всех за огромную поддержку и “доброе дело”, она призвала зрителей подумать о семье Дианы и родственниках остальных жертв трагедии, объединившись в скорби на похоронах. Завершила Елизавета II свою речь типичной недоговоренностью, поблагодарив Господа за “ту, что дарила счастье многим и многим”, подразумевая негласно, что были и другие, не столь счастливые.

Речь приняли на ура. Даже давний недоброжелатель королевы Джон Григг, бывший лорд Олтрингем, провозгласил ее “одним из лучших выступлений” (151) и свидетельствовал, что она “стабилизировала обстановку”. По мнению Джорджа Кэри, “в ней отразилось сочувствие и понимание. Она отлично приструнила критиков и разрешила сложившееся недоразумение” (152). Тони Блэр назвал выступление “близким к идеалу. Ее величество сумела совместить обе ипостаси – королевы и бабушки” (153).

Совсем другого мнения придерживался сценарист и писатель Алан Беннетт, искусно изобразивший королеву в своей пьесе “Вопрос точки зрения” (“A Question of Attribution”). Беннетту выступление показалось “неубедительным” (154), поскольку Елизавета II – “никудышная актриса, совсем даже не актриса, по правде говоря”. Он сетовал, что королеве не подсказали “оставить несколько пауз и сделать вид, будто не может подобрать нужное слово”, огорчался, что “она, как всегда, тарабанит без запинки”. “Разница между принцессой Дианой и королевой, – писал он, – в том, что одна умеет играть, а вторая нет”.

Тем не менее неспособность Елизаветы II притворяться и тем более кривить душой всегда оставалась в числе ее главных достоинств. Спустя сорок пять лет после восхождения на престол она сидела перед телекамерой все такая же искренняя и прямая. И эта неподдельность придавала ее словам еще больший вес. “Ей незачем завоевывать популярность, примеряя чужие маски, – заявил Саймон Уокер, с 2000 по 2002 год служивший ее секретарем по связям с общественностью, – поскольку это попросту бесполезно” (155).

Вечером за ужином в Букингемском дворце принц Филипп помог разрешить неулаженный вопрос насчет похорон: нужно ли Уильяму и Гарри, как положено мужчинам королевской семьи, идти за гробом вместе с отцом и дядей Чарльзом Спенсером? Оба мальчика, особенно Уильям, всю неделю избегали подобных публичных демонстраций – в основном, согласно Алистеру Кэмпбеллу, из-за “горячей ненависти к журналистам” (156), доконавшим их мать. Представители двора, в свою очередь, опасались открытых нападок на принца Уэльского, вздумай он показаться без сыновей.

В пятницу вечером Филипп (семидесятилетнего бывшего свекра в число идущих за гробом не включали) сказал Уильяму: “А вдруг ты потом пожалеешь, что не пошел? Мне кажется, это нужное дело. Если я пойду, пойдешь со мной?” (157) Уильям с братом без колебаний согласились, договорившись, что присоединятся к процессии у Сент-Джеймсcкого дворца, и за гробом пойдут торжественным строем четыре принца и граф.

Солнечное субботнее утро (158) 6 сентября 1997 года поражало почти сверхъестественной тишиной. Центр Лондона перекрыли для всех машин, кроме автомобилей службы безопасности и доставляющих гостей к аббатству, изменили воздушные коридоры над городом. Свыше миллиона людей выстроились вдоль четырехмильного пути следования траурной процессии и заполнили городские парки. Все стояли молча и неподвижно, и в этой тишине цокот копыт лошадей, запряженных в лафет, слышался еще отчетливее.