За горами – горы. История врача, который лечит весь мир - Киддер Трейси (2015)

Фармер со смехом перевел мне сказанное и, все еще смеясь, поехал дальше. Первую остановку он сделал у тюрьмы в Круа-де-Буке, пригороде Порт-о-Пренса. Один из квадратиков без галочки в его текущем списке дел стоял напротив пункта “Пресечение заключения”. Сын одного из крестьян, сидевших у нас кузове, уехал из родной деревни Кэ-Эпен и работал в столице охранником. Недавно юношу арестовали по подозрению в убийстве. Фармер уже нанял ему адвоката. В тюрьму он сегодня завернул, чтобы дать отцу возможность поговорить с сыном.

Сержант за стойкой дежурного сказал:

– Вам сюда нельзя.

Положив руку ему на плечо, Фармер заговорил с ним. И добился, чтобы нас пропустили. Свет в камере, где томился наш узник, не горел. В полумраке помещения я насчитал не меньше тридцати молодых заключенных. Ближе к свету десяток лиц выглядывали из-за прутьев решетки.

– Привет, – поздоровался Фармер.

– Здрасьте, док, – отозвался многоголосый хор.

Несколько человек подняли руки и приветственно пошевелили пальцами. Из камеры неслось жуткое зловоние – запахи пота, несвежего дыхания, мочи и дерьма. Сын подошел к решетке, заговорил с отцом. Потом старик отошел в сторонку, не сводя глаз со своего чада. Фармер тоже немного побеседовал с юношей, объяснил насчет адвоката.

Мы вышли на улицу. Пикап не пожелал заводиться. Пассажиры из Канжи и я вылезли и принялись его толкать. Двигатель ожил. Мы забрались обратно.

– Вот вам и отъезжающий принц на белом коне, – заметил Фармер. – Был болен, в темнице был, был наг, и одели Меня, и так далее. С этим разобрались. Единственное, – продолжил он, – что держит меня на плаву среди этого дерьма про экономическую эффективность: если б я спас хоть одного пациента за всю жизнь, уже было бы неплохо. Итак, на что ты потратил свои дни? Я спас Мишелу, я вытащил парня из тюрьмы. Везунчик. – И добавил: – Я копаюсь в дерьме ради шанса спасти миллионы.

Мы еще заехали по делу в центр, потом направились в аэропорт. Чем ближе мы подъезжали, тем теснее стояли вдоль замусоренных обочин женщины и дети, торгующие газировкой, фруктами и всякими побрякушками. Фармер заметил впереди сломанную машину, которую толкали выбравшиеся из нее водитель и пассажиры. Он обогнул место аварии.

– Согрешил ли я? Но в двадцать пятой главе у Матфея ничего не говорится о… – Он громко произнес нараспев: – Сломалась повозка Моя, и вы подтолкнули Меня.

Заторы, как водится, были кошмарные. Когда прилетал или улетал большой самолет, аэропорт непременно осаждали толпы людей, хотя большую их часть ничего здесь не держало, кроме надежды. На этом шовчике между мирами собирались не только таксисты, жаждущие клиентов, но и дети, и старики, и женщины, опирающиеся на палки, и калеки без рук или ног. Все они налегали на заграждения, кричали и махали выходящим пассажирам. Внимание Фармера привлек плакат на стене главного терминала, повешенный для иностранцев в минувший туристическим сезон. Надпись на английском языке гласила:

СЧАСТЛИВОГО РОЖДЕСТВА

И ВСЕГО НАИЛУЧШЕГО

В НОВОМ ТЫСЯЧЕЛЕТИИ

2000

А под ней был нарисован северный олень.

– Ох ты, – сказал Фармер. – Представитель местной фауны[6]. Бедные гаитяне. Храни гаитян, Господи. Они так стараются.

В самолете мое уныние немного развеялось, но я видел, что Фармеру покидать Гаити нелегко.

– Вы и я, мы можем уезжать отсюда, когда хотим. А ведь большинство гаитян никогда никуда не поедут, представляете? – сказал он мне, когда мы шли на посадку.

Чуть позже, когда самолет закладывал вираж над заливом Порт-о-Пренса, он быстро глянул в иллюминатор и отвернулся. На пару минут за стеклом, как будто прямо рядом с ним, раскинулось Центральное плато: пейзаж в коричневых тонах, лишь самую малость расцвеченный зелеными точками, изъеденные эрозией горные отроги словно ребра изголодавшихся животных, бурые реки мутят лазурные морские волны, смывая в них остатки пахотной почвы Гаити.