Убить пересмешника - Харпер Ли (1964)

Нам пришлось возвращаться очень тихо, чтоб не разбудить тетю. Аттикус заглушил мотор еще на дорожке и руками закатил машину в гараж; мы вошли с черного хода и молча разошлись по своим комнатам. Я очень устала и уже совсем засыпала, и вдруг мне привиделся Аттикус – он складывает газету и сдвигает шляпу на затылок, а потом – Аттикус посреди пустой, замершей в ожидании улицы сдвигает на лоб очки. Меня точно ударило, только тут я поняла, что произошло в этот вечер, и заплакала. Джим просто молодец, он и слова не сказал, что, когда человеку скоро девять лет, реветь не пристало.

Утром никому не хотелось есть, только Джим уплел три яйца. Аттикус смотрел на него с откровенным восхищением; тетя Александра крохотными глоточками пила кофе, от нее так и веяло холодом. Дети, которые по ночам тайком удирают из дому, – это позор для семьи. Аттикус сказал – он очень рад, что этот позор подоспел вовремя, но тетя сказала:

– Глупости, мистер Андервуд все время был начеку.

– А знаешь, это очень забавно, – сказал Аттикус. – Ведь Бракстон терпеть не может негров, даже близко их не подпускает.

В Мейкомбе мистера Андервуда считали закоренелым нечестивцем; его отец сыграл с ним злую шутку – окрестил сына Бракстоном Брэггом, и он всю жизнь очень старался заставить окружающих про это забыть. Аттикус говорил, кого назвали в честь генералов южной армии, тот рано или поздно становится горьким пьяницей.

Кэлпурния подала тете Александре еще кофе, и я поглядела на нее умоляюще и убедительно, как могла, но она только головой покачала.

– Ты еще мала для кофе, – сказала она. – Когда дорастешь, тогда я тебе и так налью.

Я сказала – может, кофе мне полезен для желудка.

– Ладно, – сказала Кэлпурния и взяла с буфета чашку. Налила в нее столовую ложку кофе и до краев долила молоком.

В благодарность я показала чашке язык, подняла глаза и увидела меж бровей тети предостерегающую морщинку. Но это она хмурилась на Аттикуса. Она подождала, чтоб Кэлпурния ушла в кухню, и тогда сказала:

– Не говори так при них.

– Как именно и при ком именно? – спросил Аттикус.

– При Кэлпурнии. Ты сказал при ней, что Бракстон Андервуд терпеть не может негров.

– Ну, Кэл, разумеется, и сама это знает. Это всему Мейкомбу известно.

В те дни я стала замечать едва уловимую перемену в отце. Она чувствовалась, когда он разговаривал с тетей Александрой. Он не то чтобы злился, а все-таки ее осаживал. Вот и сейчас в голосе его послышалась жесткая нотка.

– Все, что можно сказать у нас за столом, можно сказать при Кэлпурнии, – отрезал он. – Она знает, что в нашей семье она не чужая.

– Мне кажется, это плохая привычка, Аттикус. Это их поощряет. Ты же знаешь, какие они болтуны. Обо всем, что за день случится в городе, еще до вечера известно всему негритянскому кварталу.

Отец положил нож.

– Я не знаю такого закона, который запрещал бы им разговаривать. Может быть, если бы мы не давали им столько поводов для разговора, они бы и не разговаривали. Почему ты не пьешь кофе, Глазастик?

Я болтала в чашке ложкой.

– А я думала, мистер Канингем нам друг. Ты мне когда-то так и сказал.

– Он и есть наш друг.

– А вчера вечером он тебя хотел бить.

Аттикус положил вилку рядом с ножом и отодвинул тарелку.

– Мистер Канингем в общем-то хороший человек, – сказал он. – Просто у него, как и у каждого из нас, есть свои слабости.

– Да разве это слабость? – вдруг сказал Джим. – Вчера вечером, когда они только приехали, он готов был тебя убить.