Новая жизнь, Божественная комедия - Данте Алигьери (1967)

Над дышлом стоя, кверху жгучий рог,

[991]

121Когда мой вождь: «По мне бы, надлежало

Кнаруже правым двигаться плечом,

Как мы сходили с самого начала».

124Здесь нам обычай стал поводырем;

И так как был согласен дух высокий,

Мы этим и направились путем.

127Они пошли вперед; я, одинокий,

Вослед; и слушал разговор певцов,

Дававший мне поэзии уроки.

130Но вскоре сладостные звуки слов

Прервало древо, заградив дорогу,

Пленительное запахом плодов.

133Как ель все уже кверху понемногу,

Так это — книзу, так что взлезть нельзя

Хотя бы даже к нижнему отрогу.

136С той стороны, где замкнута стезя,

Со скал спадала блещущая влага

И растекалась, по листам скользя.

139Поэты стали в расстоянье шага;

И некий голос, средь листвы незрим,

Воскликнул: «Вам запретно это благо!»

[992]

142И вновь: «Мария не устам своим,

За вас просящим, послужить желала,

А лишь тому, чтоб вышел пир честным.

[993]

145У римлянок напитка не бывало

Иного, чем вода; и Даниил

Презрел еду, и мудрость в нем мужала.

148Начальный век, как золото, светил,

И голод желудями услаждался,

И нектар жажде каждый ключ струил.

151Акридами и медом насыщался

Среди пустынь креститель Иоанн;

А как велик и славен он остался,

154Тому залог в Евангелии дан».

ПЕСНЬ ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

1Я устремлял глаза в густые чащи

Зеленых листьев, как иной ловец,

Из-за пичужек жизнь свою губящий,

4Но тот, кто был мне больше, чем отец,

Промолвил: «Сын, пора идти; нам надо

Полезней тратить время под конец».

7Мой взгляд — и шаг ничуть не позже взгляда —

Вслед мудрецам я обратил тотчас,

И мне в пути их речь была отрада.

10Вдруг плач и пенье донеслись до нас, —

«Labia mea, Domine»,

[994]— рождая

И наслажденье, и печаль зараз.

13«Отец, что это?» — молвил я, внимая.

И он: «Быть может, тени там идут,

Земного долга узел разрешая».

16Как странники задумчиво бредут

И, на пути настигнув проходящих,

Оглянут незнакомцев и не ждут,

19Так, обгоняя нас, не столь спешащих,

Оглядывала нас со стороны

Толпа теней, смиренных и молчащих.

22Глаза их были впалы и темны,

Бескровны лица, и так скудно тело,

Что кости были с кожей сращены.

25Не думаю, чтоб ссохся так всецело

Сам Эрисихтон, даже досягнув,

Голодный, до страшнейшего предела.

[995]

28«Вот те, — подумал я, на них взглянув, —

Которые в Ерусалиме жили

В дни Мариам, вонзившей в сына клюв».

[996]

31Как перстни без камней, глазницы были;

Кто ищет «omo» на лице людском,

Здесь букву М прочел бы без усилий.

[997]

34Кто, если он с причиной незнаком,

Поверил бы, что тени чахнут тоже,

Прельщаемые влагой и плодом?

37Я удивлялся, как, ни с чем не схоже,

Их страждущая плоть изморена,

Их худобе и шелудивой коже;

40И вот из глуби черепа одна

В меня впилась глазами и вскричала:

«Откуда эта милость мне дана?»

43Ее лица я не узнал сначала,