Соболевская хмуро, без всякого сочувствия, кивнула. На ней был толстый махровый халат, голова низко - по самые брови - плотно завязана шелковой косынкой, лицо покрыто таким густым слоем лого крема, что черты толком разглядеть невозможно. Я помялся немного, попросил:

- Мне бы поговорить с вами хотелось. Можно?

Соболевская пожала плечами:

- Н-ну... Если это необходимо... Извините за такой вид... Лицо - мой профессиональный инструмент... Прошу в гостиную.

Мы прошли в гостиную - небольшую, на мой взгляд, богато обставленную комнатку, очень не похожую на ужасный внешний вид "строения 2". Многое мне здесь понравилось и удивило: красивый пушистый ковер, лежавший на полу, в то время как многие охотно повесили бы такой ковер на стену, кабы достали,- жалко мне было ногами топтать такую добрую вещь,- и стоящая на полу лампа в виде узкой длинной китайской вазы с огромным темно-красным пушистым абажуром, и коротконогий столик с хрустальной пепельницей и ворохом красивых заграничных журналов, и низкие мягкие кресла. Я так засмотрелся на все это, что чуть не забыл о цели своего прихода, но хозяйка, даже не предложив сесть, сухо напомнила:

- Так я слушаю вас...

Я взглянул на дворника, который столбом замер в прихожей. В предстоящем разговоре он был человеком лишним, и я сказал:

- Спасибо, Спиридон Иваныч, за службу. Свободен!

Дворник ушел, а я осторожно присел на краешек кресла - умаялся за день! - и приготовился спрашивать, не в лоб, конечно, а осторожно, с подходцем.

Соболевская, скривив губы, закурила длинную пахучую папиросу и тоже села.

- Ходят последнее время по разным домам разные люди...- начал я весьма неопределенно, поскольку и сам еще не представлял, как выстроить план атаки, и все слова, подходящие и уместные мысли испарились, и снова я с завистью вспомнил о Жеглове - он-то не растерялся бы,- но, поскольку Жеглов находился совсем в другом месте, мысленно махнул я рукой и пустился во все тяжкие: - Под видом, значит, государственных этих... служащих, жульничают, ну и... В порядке, так сказать, предупреждения... К вам приходил кто за последнее время?

- Только мои хорошие знакомые,- твердо сказала Соболевская и этим ответом напрочь отсекла возможность развития темы о каких-то неизвестных проходимцах. И тогда я плюнул на все подходы и спросил прямо:

- А четыре дня назад вечером к вам приходил... Кто такой?

Зажав длинный мундштук папиросы двумя пальцами и красиво отставив мизинец, Соболевская глубоко затянулась, выпустила узкую струю пахнущего медом дыма, не спеша, растягивая слова, сказала:

- А-а... Во-от вы о чем... Н-ну что ж... Этого человека я действительно мало знаю...- И надолго замолчала.

Я добыл из кармана измочаленную пачку "Норда", размял папироску, чиркнув трофейной зажигалкой, тоже закурил. Молчание затягивалось, но молчать - не разговаривать, молчать я могу всерьез и подолгу, и поэтому я спокойно потягивал дымок, аккуратно скидывал пепел в ладонь, пока весь табачок не прогорел и жженой бумагой не запахло; тогда я поднялся, отряхнул мусор в пепельницу и выжидательно посмотрел на Соболевскую.

- Не скрою, я хотела бы знать его лучше,- сказала она так, будто никакой паузы вовсе и не было. И огорченно развела руками: - К сожалению, у меня это не получилось...

Она опять молчала, глубоко вздыхала, думала о чем-то, должно быть, невеселом или неприятном, потому что глаза ее сначала увлажнились, а потом зло сощурились, она с силой раздавила окурок в пепельнице и сказала:

- Это мой любовник. Бывший. Мы познакомились полгода назад случайно, и мне показалось, что... А-а!..- Она закурила новую папиросу.- В общем, у нас ничего не получилось и мы разошлись. Фокс - так его зовут. Вернее, зовут его Евгений, но он предпочитал, чтобы я называла его по фамилии...

- Работает?..- осведомился я деловито.

- Секрет! Он скрывал, где работает, где живет... У него сплошные секреты!

- Да?