Досужие размышления досужего человека - Джером Клапка Джером (2012)

Мне говорят, что американские профессора в Колумбийском университете оплакивают утрату идеалов – возможно, и в других университетах, раскиданных по Соединенным Штатам, тоже. Если это послужит хоть каким-то утешением скорбящим профессорам, могу их заверить, что скорбят они не в одиночестве. Я живу недалеко от Оксфорда и пользуюсь преимуществом периодически выслушивать сетования английских университетских профессоров. Не однажды немецкий профессор оказывал мне честь и нанимал меня, чтобы совершенствовать свой английский. Он точно так же оплакивал утрату идеалов в Гейдельберге, в Бонне. Молодость – это молодость во всем мире, у нее свои идеалы, совсем не такие, как у профессоров в университетах. И объяснение довольно простое. Молодость – это молодость, а университетский профессор, если говорить в целом, человек средних лет.

Я могу посочувствовать скорбящему профессору. В свое время мне довелось пережить такое же отчаяние. Я так хорошо помню этот день! Мне как раз исполнилось двенадцать, это был мой день рождения. Вспоминаю свою злорадную радость, когда я размышлял о том, что теперь на железной дороге моим несчастным родителям придется платить за меня полную стоимость. Это, бесспорно, был значительный шаг в сторону взрослости. Я стал подростком. И в тот самый день к нам пришла наша родственница. Она привела с собой троих маленьких детей: девочку шести лет, некое манерное златовласое существо в кружевном воротничке, называвшее себя мальчиком, и третье, совсем маленькое создание, которое могло быть и мальчиком, и девочкой – я не понял этого тогда, не знаю и сейчас. Вот эту совокупность атомов мне и вручили.

– Ну вот, а теперь покажи, что ты мужчина, – сказала моя дорогая мать. – Помни, что ты уже подросток. Отведи их на прогулку и развлеки. И смотри, чтобы с ними ничего не случилось!

Самим детям их собственная мать выдала следующие распоряжения – они должны делать все, что я им велю, но не порвать одежду и не испачкаться.

Даже мне эти распоряжения показались противоречивыми, но я ничего не сказал, и мы вчетвером отправились на волю.

Я рос единственным ребенком. Собственное младенчество у меня в памяти не сохранилось. В мои двенадцать лет мысли шестилеток были мне так же непонятны, как мысли двадцатилетних университетскому профессору сорока лет. Я хотел быть пиратом. За углом через дорогу шло строительство. Вокруг заманчиво валялись готовые к использованию доски и жерди. Природа удобно разместила рядом мелкий пруд. Был субботний день. Ближайший трактир находился в миле от нас, тем самым исключалось какое-либо вмешательство британского рабочего. Мне пришло в голову, что если посадить этих троих унылых родственничков на плот, самому устроиться на другом, напасть на них, отобрать у старшей девочки шестипенсовик, поломать их плот, и пусть себе дрейфуют без руля, нам на целых полчаса обеспечено невинное развлечение.

Но они не хотели играть в пиратов. Едва завидев пруд, то существо, что называло себя мальчиком, ударилось в слезы. Шестилетняя леди заявила, что ей не нравится запах. И даже после того, как я объяснил им суть игры, они не проявили никакого энтузиазма.

Я предложил краснокожих индейцев. Они лягут спать в недостроенном здании на мешке с известью, а я прокрадусь по траве, подожгу дом и буду плясать вокруг него, вопя и потрясая томагавком, с дьявольским восторгом наблюдая за неистовыми, но бесплодными усилиями бледнолицых уйти от судьбы.

Но они не клюнули даже на это. Манерное существо в кружевном воротничке снова разревелось. Создание, про которое я не мог сказать, мальчик это или девочка, спорить не стало, а просто кинулось бежать; очевидно, ему не понравилось поле, на котором мы стояли. Создание споткнулось о валявшуюся жердь и тоже заревело. Ну вот как развлечь таких людей? Тогда я сказал – пусть предлагают сами. И они решили, что хотят играть в дочки-матери, только не на этом поле, а на каком-нибудь другом.