Досужие размышления досужего человека - Джером Клапка Джером (2012)

Оказалось, что это не одно и то же. Имелись какие-то тонкие нюансы, неизбежно ускользнувшие даже от лучших переводчиков. И насладиться этими тонкими нюансами я мог, только посвятив следующие семь или восемь лет жизни изучению греческого и латыни. Это повергнет университетского профессора в скорбь, но я не считал, что наслаждение теми тонкими нюансами – пожалуйста, не забудьте, в то время мне было всего четырнадцать – стоит такого труда и потери времени.

Юноша склоняется к материальной стороне жизни – американский профессор это уже обнаружил. Я не хотел быть идеалистом, живущим в каком-нибудь закоулке. Я хотел жить в самом большом доме на самой лучшей улице города. Хотел ездить верхом на лошади, носить меховое пальто и есть и пить столько, сколько захочу. Хотел жениться на самой красивой женщине на свете, видеть свое имя, напечатанное в газете, и знать, что мне все завидуют. Скорбите над этим, мой дорогой профессор, сколько пожелаете – таковы идеалы юности. И до тех пор, пока человеческая природа останется тем, что она собой представляет, такими они и будут. Это материалистические идеалы – низменные идеалы. Возможно, это необходимо. Возможно, мир не ушел бы далеко, если бы молодые люди начинали размышлять слишком рано. Они хотят разбогатеть, поэтому неистово кидаются в борьбу. Они строят города, прокладывают железнодорожные пути, вырубают леса и добывают из земли руду. Потом наступает день, когда они понимают, что попытка разбогатеть – это довольно жалкая игра; что утомительнее, чем быть миллионером, лишь одно – пытаться стать миллионером. А тем временем мир уже получил то, чего хотел.

Американский профессор боится, что художественное развитие Америки оставляет желать много лучшего. Я боюсь, что художественное развитие большинства стран оставляет желать много лучшего. Почему сами афиняне вставляли свои драмы между состязаниями по борьбе и боксерскими матчами? Пьесы Софокла или Еврипида давались как побочные представления. Главными событиями ярмарки были игры и скачки. Кроме того, Америка пока еще юноша. Он занят тем, что «встраивается» в мир, и пока еще это не закончил. Однако появились признаки того, что юноша Америка приближается к тридцати девяти годам. Он уже находит немного времени и немного денег, которые можно потратить на искусство. Я почти слышу, как юноша Америка – уже не такой молодой, как раньше, – входит в лавку, закрывает за собой дверь и говорит миссис Европе:

– Ну, мэм, вот и я, и, может быть, вы будете рады узнать, что я готов потратить немного денег. Да, мэм, я многое наладил там, за океаном, голодать мы не будем. И теперь, мэм, мы с вами можем поболтать насчет этого вашего искусства, о котором я наслышан. Давайте-ка взглянем на него, мэм, показывайте – и не бойтесь назначить за него честную цену.

Я склонен думать, что миссис Европа не колебалась, назначая хорошую цену за искусство, которое продала Дяде Сэму. Боюсь, миссис Европа кое от чего просто избавилась, всучив это Дяде Сэму. Как-то раз, теперь уже много лет назад, я беседовал с неким дельцом в клубе «Все-чего-пожелаешь».

– Какая картина скорее всего исчезнет в следующий раз? – спросил я его во время разговора.

– Одна маленькая штучка от Хоппнера, раз уж что-то должно, – ответил он с полной уверенностью.

– Хоппнер, – пробормотал я. – Кажется, я слышал это имя.

– Ага. А в следующие примерно восемнадцать месяцев будете слышать его куда чаще. Смотрите, как бы оно вам не надоело, – засмеялся он. – Да, – продолжил он задумчиво, – Рейнолдс уже исчерпал себя. Из Гейнсборо тоже много не выжмешь. Заниматься ими – все равно что держать почтовую контору. Хоппнер – вот это многообещающий парень.

– Вы покупали Хоппнера дешево? – предположил я.

– Между нами, – ответил он, – да, и думаю, что мы собрали все. Может, осталось еще несколько, но не думаю, что мы что-то пропустили.

– А продадите намного дороже, чем отдали за него, – намекнул я.