Незваный, но желанный - Татьяна Коростышевская (2021)

В полете я сгруппировалась, упала ничком, перекатилась на бок и не сопротивлялась, когда десятки склизких щупалец меня куда-то потащили. Было мягко, но очень противно. И воняло гадостно.

— На алтарь кладите! — громыхал Асмодеус.

Кто-то взвизгнул:

— Перстень жжется! Руку девке отнять!

Склизкость отступила, я вытерла о подол ладони, села. В алтарной плите зияло круглое отверстие, видимо, кровосток. Огляделась по сторонам. В мое отсутствие поганый храм претерпел разительные изменения. Многочисленные гробы были открыты, меж ними теперь сновали десятки отвратительных существ. Фараония с Давиловым, связанные по рукам и ногам, лежали на ступеньке под алтарем, Асмодеус же, ожидаемо одноногий, опирался на отобранный у чародейки посох.

— Что там, Гелюшка? — простонала Квашнина.

Упыри суетились вполне осмысленно, скорее всего, готовились к обряду, притом к обряду привычному и регулярному, каждый свою роль исполнял. Мне же по либретто полагалось ожидать незавидной участи. И ладно.

— Петля, — ответила я чародейке, — перехлест магический, двойной даже.

— Попрощаться-то с возлюбленным успела?

— Не особо.

— Обезумел соколик от перехлестов?

— Навроде.

Асмодеус велел нам замолчать, сплел в воздухе поганый аркан, обратившийся склизкими пиявками, направил его на Фараонию. Старуха задергалась, когда черви ее коснулись, сложились лентою, закрывая рот. Кошмар какой. Давилов был без сознания, лежал ничком со связанными руками, признаков жизни не подавал.

Среди поднятых покойников я узрела господина Бархатова, Сергея Павловича Чикова и даже Бобруйскую. Чиков был совсем плох, ползал в требухе, опознаваемый уже только по остаткам одежды. Бархатов… Ему, бедняге, перерезали горло, что называется, от уха до уха, а потом еще и бросили в какой-то канаве, судя по следам обморожения. Хотя…

Додумать я не успела, бойкий упырь подал Асмодеусу огромный ножище.

— Что за балаган вы тут устроили? — заорала я.

Орган исторг инфернальный аккорд, предсмертно запыхтел и, фыркнув напоследок, умолк.

— Облаточек из тебя настрогаем! — Нинель Феофановна устремилась к алтарю, бойко расталкивая толпу. — Причастимся, бессмертие получим.

Боялась тетка очень, на публику играла. Больше нас здесь среди присутствующих, не обращенных в упырей и не чародеев. Бобруйская точно жива и в сознании, думает сейчас, как причастия избежать. И точно, будто в пароксизме невероятного желания, она бросилась животом на ступень, неловко подсекая упыря с ножом. Тесак упал, звякнул о гранит металлом, отлетел вниз, скрывшись в кровавом месиве пола. Перфектно, Нинель Феофановна, так держать.

Из-под постамента выскользнул Геродот Христофорович в нелепом картузе поверх кудрей, перемазанный с ног до головы, почти неузнаваемый, смешался с толпой. Гений-выживальщик. Только потесниться ему на призовых местах придется, с Бобруйской второе место делить. Золото я, пожалуй, Эдуарду Милославовичу Бархатову отдам. Грим он себе сочинил сверхубедительный, переборщил даже слегка, если б не излишества, я б точно поверила. Браво!

Разноголосый вой, возносящийся к сводам залы, утомлял невероятно. И мельтешения эти… Я обернулась на чародейскую завесу. Крестовский сидел за столом напротив неопрятной кучи и играл с нею в карты. Это так он поспешает, пока меня на облатки собираются потрошить? Асмодеус, между прочим, велел другой нож принести. А не найдут, здешняя публика и зубами с моей девственной плотью справится, потому как у кого они, зубы, не гнилые, то очень острые.

Я посмотрела на Асмодеуса:

— Ну и зачем это вам? Ну убьете меня, дальше что?

Он приблизился, хромая и покачиваясь, сел рядышком на алтарь, сказал неуверенно:

— Живая кровь силу барину даст.

— Не даст, Теодор Васильевич, ваш хозяин в двойной петле сейчас находится, до него ни крупинки эманаций не дойдет.