Незваный, но желанный - Татьяна Коростышевская (2021)

— Понятно, — протянула я с шефовой интонацией. — А барин, про которого в городе говорят, что он всем заправляет, это ведь не покойный господин Бобруйский?

— Разумеется, он.

Нюта, почти не принимавшая участия в разговоре, сказала:

— Хотя ежели поразмыслить… ежели предположить, что какой-нибудь другой барин у нас есть… — Она задумчиво примолкла.

— Кто? — спросила я отрывисто. — Кого еще так называют?

— Ах нет, простите, это форменные глупости в голову лезут, фантазии.

— Поделитесь, умоляю, мне любой обрывочек пригодиться может.

Девушка вздохнула:

— Нинель Феофановна, которую я маменькой называть вовсе не желаю, время от времени величием бредила. Она же меня убеждала, что Бобруйский мне не отец вовсе, что от аристократа я происхожу.

— Теодор, — фыркнула Маня. — Граф Теодор, воображаемый страстный любовник.

— Фамилия его известна?

— Да куда там! Теодор, и глазами вверх ведет, будто в умилении. — Мария Гавриловна закатила глаза.

— Ваше сиятельство… — Нюта повторила сестрину пантомиму.

«Всего лишь граф? В фантазиях Бобруйская была неожиданно скромна. Почему не князь, по крайней мере?» — сркастично подумала я. Затем поднялась из кресла, поблагодарила барышень за беседу и попрощалась.

— На службу мне пора, из приказа пришлю кого-нибудь за сундуком.

— Не утруждайтесь, Евангелина Романовна, — предложила Мария. — Лучше у нас поживите, пока дела вас в Крыжовене удерживают.

Анна Гавриловна сестру поддержала, я сызнова поблагодарила хозяек и, не мешкая, отправилась в приказ.

Ну как не мешкая… Геродот Христофорович Зябликов еще увязался со своею пролеткой и страстными вздохами. Первое меня порадовало, второе пришлось пресекать. Стукнув сумочкой по загребущим рукам отставного корнета, я пригрозила:

— Дудку навью поломаю — немедленно помрешь!

— Как можно, госпожа моя?

— Не сметь меня так называть, особенно при посторонних.

— Не буду. А как?

— Ваше высокоблагородие. И трогать меня прекратить, на колени не бухаться, с лобзаниями не лезть, молчать, пока не спрошу.

Монотонно перечисляя все «не», я подумала, что в крайнем случае можно будет Зябликову ногу сломать и отправить на излечение, чтоб не мешался, потому что если лечиться, то он от меня и подальше отойти может, а здоровому ему разлука, по его же словам, болезненна. И даже прикинула, какую именно конечность и каким образом калечить.

Герочка кивал послушно и теребил змейку-подвеску.

— Ожидать в коляске, — велела я, спрыгивая у приказного крыльца. — Жаловаться на меня публике не сметь!

И, развернувшись на каблуках, уперлась любом в шинельную грудь постового.

— Не велено, — сказал служивый.

— Ты меня не признал? — распахнув шубку, я показала мундир. — Попович я.

— Пускать не велено.

— Кем не велено?

— Начальством.

Прохожие начали уже кучковаться, превращаясь в зевак, поэтому подсекать ножищи в казенных сапогах я передумала, спросила елейно:

— Каким именно начальством, мил-человек? Имя. Отчество. Фамилия. Звание?

— Не могу знать! Евангелину Романовну Попович из чародейского приказа Мокошь-града, надворную советницу, на порог присутствия пускать не велено, попытки ее проникнуть в упомянутое присутствие всячески пресекать.

Публика моему унижению радовалась.

— Эк рыжую ведьму окоротили, не все ей командовать!

— У ей револьвер имеется, у советницы энтой, сейчас выймет да палить примется…

— Экая ситуевина, никаких фильм не нужно, все туточки и задаром…

— Красненькую ставлю, что барышня полкана уделает!

— Не, не сдюжит…

Сделав шаг назад от возвышающегося надо мной постового, я заорала:

— Давилов! Выходи, шкура ты трусливая! Старунов! Оба сюда, дубины вы стоеросовые!