Проклятая игра - Клайв Баркер (1985)

Безымянный голос пробился сквозь хаос в его голове. Слова, которые он произносил, были непонятны, но, по крайней мере, он не один. Чья-то рука касалась его груди, другая держала за локоть. Доносившийся голос был высоким от паники. Он сам не знал, сказал ли что-то в ответ. Даже не понимал, стои́т или падает. Да и какое это имеет значение?

Слепой и глухой, Марти ждал, что какой-нибудь добрый человек скажет ему, что он может умереть.

Они остановились на улице неподалеку от отеля «Орфей». Мамулян вышел и поручил евангелистам вывести Карис. Она начала пахнуть, отметил он; этот спелый запах ассоциировался у него с менструацией. Он шагнул вперед, проник сквозь дыру в заборе и оказался на ничейной земле, окружавшей отель. Пустошь радовала его. Кучи щебня, груды брошенной мебели – в тусклом свете шоссе это место казалось зачарованным. Если предстоят последние обряды, что может быть лучше, чем это место? Пилигрим сделал правильный выбор.

– Это оно? – спросил Святой Чед, следуя за ним.

– Да. Найдешь вход?

– С удовольствием.

– Только будь любезен, без шума.

Юноша вприпрыжку помчался по усеянной ямами земле, остановившись лишь для того, чтобы выбрать из груды обломков кусок искореженного металла, которым можно пробить вход. До чего изобретательны эти американцы, размышлял Мамулян, следуя за Чедом, неудивительно, что они правят миром. Изобретательны, но не хитры. У входной двери Чед срывал доски, не заботясь об эффекте неожиданности. Ты меня слышишь, подумал он, обращаясь к пилигриму. Ты знаешь, что я здесь, так близко от тебя, наконец?

Он поднял свои холодные глаза и взглянул на крышу отеля. От предвкушения в животе рождались наркотические образы; пленка пота блестела на лбу и ладонях. Я как нервный любовник, подумал он. Так странно, что роман должен закончиться таким образом, без здравомыслящего наблюдателя, чтобы засвидетельствовать финальные акты. Кто узнает, когда все закончится, кто расскажет? Только не американцы. Они не переживут следующие несколько часов, сохранив остатки рассудка. Только не Карис, она вообще не выживет. Некому будет рассказать об этой истории, о чем – по какой-то неясной причине – он сожалел. Не это ли делало его Европейцем? Желание, чтобы его историю рассказали еще раз, передали по цепочке другому нетерпеливому слушателю, который в свое время пренебрежет ее уроком и пострадает на собственный лад? Ах, как он любил традиции!

Входная дверь была распахнута настежь. Святой Чед стоял, ухмыляясь своим достижениям, обливаясь потом в костюме и галстуке.

– Иди вперед, – велел ему Мамулян.

Нетерпеливый юноша вошел внутрь, Европеец последовал за ним. Карис и Святой Том замыкали шествие.

Внутри стоял дразнящий запах. Ассоциации были одним из проклятий старости. В данном случае запах обуглившегося дерева и груды обломков под ногами напомнили ему о дюжине городов, в которых случалось побывать, но один, конечно, был особенным. Может, именно поэтому Джозеф пришел сюда: запах дыма и подъем по скрипучей лестнице пробудили воспоминания о той комнате на Мурановской площади? Навыки вора были равны его собственным в ту ночь, не так ли? Было что-то благословенное в этом молодом человеке со сверкающими глазами, в ли́се, который не выказывал почти никакого благоговения; просто сел за стол, готовый рискнуть жизнью, чтобы играть. Мамулян полагал, что пилигрим забыл Варшаву – по мере того, как зарабатывал одно состояние за другим; но восхождение по сожженной лестнице было несомненным доказательством обратного.