Каменные небеса - Нора Джемисин (2017)

Только теперь до меня доходит, что Стахнин думает, будто я намерен сбежать. То, что только что сказала мне эта проводник, – не непреодолимое препятствие. Довольно просто украсть еду и взять с собой, хотя когда она кончится, я умру. Моя жизнь в любом случае будет краткой. Но по-настоящему меня беспокоит то, что идти-то мне некуда. Весь мир – Сил Анагист.

– Сад, – повторяю я наконец. Это будет моим великим приключением. Моим побегом. Я подумываю рассмеяться, но привычка казаться бесстрастным сдерживает меня. Честно говоря, я и не хочу никуда идти. Я просто хочу ощущать себя так, словно имею хоть какой-то контроль над собственной жизнью, пусть на несколько мгновений.

– Я хочу на пять минут выйти в сад. И все.

Стахнин переминается с ноги на ногу, и вид у нее откровенно жалкий.

– Я могу из-за этого потерять мое положение, особенно если увидит кто-то из старших проводников. Меня могут посадить.

– Возможно, у тебя будет миленькое окно с видом на сад, – говорю я. Она морщится.

И затем, поскольку я не оставил ей выбора, она ведет меня из камеры вниз по лестнице и наружу.

С этого ракурса сад пурпурных цветов выглядит странно, нахожу я, и совсем иначе пахнет звездчатка вблизи. Это странный запах – удивительно сладкий, почти сахарный, с привкусом ферментации там, где старые цветы завяли или высохли и скрошились. Стахнин суетится, слишком много осматривается, в то время как я медленно иду, жалея, что не могу обойтись без нее. Но что есть, то есть: я не могу гулять по комплексу в одиночку. Если охрана и другие проводники нас увидят, они решат, что у Стахнин есть официальное поручение, и не спросят меня… если только она успокоится.

Но затем я резко останавливаюсь за танцующим паучьим деревом. Стахнин тоже останавливается, хмурится и откровенно интересуется, что происходит, – и тут она видит то же, что и я, и замирает.

Впереди из комплекса выходит Келенли и останавливается между двумя кудрявыми кустами, под аркой из белых роз. За ней выходит проводник Галлат. Она стоит, скрестив руки на груди. Он кричит ей что-то в спину. Мы не настолько близко, чтобы я мог расслышать его слова, хотя злоба его очевидна. Однако их тела читаются ясно, как слои.

– О нет, – бормочет Стахнин. – Нет, нет, нет. Нам надо…

– Тихо, – шепчу я. Я хочу сказать – утихни, но она так или иначе успокаивается, так что я хотя бы могу их видеть.

И мы стоим и наблюдаем, как ссорятся Галлат и Келенли. Я совсем не слышу его голоса, и мне приходит в голову, что она не может повышать на него голос – это небезопасно. Когда он хватает ее за руку и поворачивает к себе, она автоматически прикрывает рукой живот. Всего лишь на миг. Галлат тут же отпускает ее, похоже, удивленный ее реакцией и собственной яростью, и она мягко убирает руку. Спор возобновляется, и на сей раз Галлат протягивает руки, словно что-то предлагает. В его позе есть мольба, но я замечаю, насколько напряжена его спина. Он просит – но думает, что не должен. Я вижу, что когда это не помогает, он прибегает к другой тактике.

Я закрываю глаза – они заболели, когда я, наконец, понял. Келенли одна из нас во всем, что имеет значение, и всегда была такой.

Она медленно выпрямляется. Наклоняет голову, делая вид неохотной капитуляции, что-то отвечает. Это неправда. По земле проходит эхо ее гнева, страха и нежелания. И все же спина Галлата несколько теряет напряженность. Он улыбается, жестикулирует шире. Снова подходит к ней, берет за руки, нежно говорит с ней. Я изумляюсь тому, как она эффективно погасила его гнев. Он словно и не видит, как она отводит глаза, когда он говорит, или как она не отвечает взаимностью, когда он привлекает ее к себе. Она улыбается в ответ на что-то, но даже с пятидесяти футов я вижу, что это игра. Ведь и он должен видеть? Но я начинаю понимать, что люди верят в то, во что хотят верить, а не в то, что есть на самом деле, что можно увидеть, потрогать и сэссить.