Каменные небеса - Нора Джемисин (2017)

Идти сквозь три яруса по ощущениям все равно что через кладбище, и потому Нэссун чувствует, что надо хранить почтительное молчание. Между зданиями она видит обугленные мостики, оплавленные стеклянные желоба, в которых некогда росли растения, странные тумбы и структуры, о назначении которых она не догадалась бы, даже не будь они наполовину оплавлены. Она решает, что эта тумба – для привязи лошадей, а эта рама находится там, где дубильщики растягивали на просушку кожи. Подставлять знакомое на место незнакомого не очень получается, конечно же, поскольку в этом городе все ненормальное. Если жившие в нем люди ездили верхом, то уж не на лошадях. Если они делали посуду или инструменты, то уж не из глины и обсидиана, и мастера, делавшие такие вещи, явно не были простыми резчиками. Эти люди построили, а затем потеряли контроль над обелиском. Кто знает, какими чудесами и ужасами были полны их улицы.

В тревоге Нэссун тянется вверх, чтобы коснуться сапфира, просто чтобы убедиться, что она может сделать это сквозь тонны остывшей лавы и окаменевшего разрушающегося города. До него просто дотянуться, словно он здесь, и это приносит облегчение. Он легонько тянет ее – насколько нежно это может сделать обелиск, – и на миг она позволяет себе быть затянутой в его текучий водянистый свет. Это ее не пугает; Нэссун доверяет обелиску настолько, насколько можно доверять неодушевленному предмету. Именно эта штука рассказала ей о Сердечнике, в конце концов, и теперь она ощущает еще одно послание в мерцающих промежутках его плотно сплетенных линий…

– Наверх, – выдает она, испугавшись сама себя.

Шаффа останавливается и смотрит на нее.

– Что?

Нэссун приходится помотать головой, чтобы привести мысли в порядок и вынырнуть из синевы.

– Ме… место, чтобы дать энергию. Оно наверху, как и сказал Сталь. За треком.

– Треком? – Шаффа оборачивается, глядя вниз на наклонный мостик. Впереди наверху второй уровень – гладкая однообразная равнина из этого белого не-камня. Люди, строившие обелиски, похоже, использовали этот материал во всех своих самых древних и самых прочных руинах.

– Сапфир… знает это место, – пытается объяснить она. Это корявое объяснение, все равно что пытаться объяснить глухачу, что такое орогения. – Не само это место, но что-то вроде него… – Она снова тянется к нему, без слов прося большего, и ее чуть не сбивает с ног синее мерцание образов, чувств, воззрений. Ее перспектива меняется. Она стоит в центре трех ярусов, уже не в пещере, а лицом к голубому горизонту, по которому, клубясь, несутся чудесные облачка, исчезают и вновь возрождаются. Ярусы вокруг нее кипят деятельностью – хотя все это сливается, и то, что ей удается поймать несколько мгновений покоя, не имеет смысла.

Странные транспортные средства вроде машины, которую она видела в туннеле, бегают по стенам зданий, следуя по трекам разноцветного света. Здания покрыты зеленью, лозами, у них травянистые крыши, и цветы обвивают косяки и стены. Люди – сотни людей – входят и выходят из домов, ходят взад и вперед по дорожкам в непрерывном мазке движения. Она не может видеть их лиц, но ловит всплеск черных волос, как у Шаффы, серьги с искусными узорами из завитков лоз, платье, обмотавшееся вокруг лодыжек, пальцы, сверкающие цветным лаком. И везде, повсюду серебро под движением и теплом, материал обелиска. Оно вьет паутину и течет, сливаясь не в ручейки, а в реки, и когда она смотрит вниз, она сэссит, что стоит в озере жидкого серебра, входящего в нее через стопы, – Нэссун чуть пошатывается, приходя в себя на сей раз, и Шаффа крепко берет ее за плечи, чтобы она не упала.

– Нэссун.

– Все в порядке, – говорит она. Она не уверена, но все равно так говорит, поскольку не хочет его беспокоить. И поскольку это легче сказать, чем Я думаю, что на минуту попала в обелиск.