История с привидениями (перевод Александра Крышана) - Питер Страуб (1979)

Под утро я начал волноваться. Несколько раз в течение дня я звонил ей – никто не снимал трубку или некому было ее снять. (Частенько, когда мы оставались у Альмы, она умышленно не брала трубку, пока звонки не прекращались.) К вечеру я уже вообразил, что освободился от нее окончательно, и уже радовался безответным звонкам. К двум ночи я написал ей письмо о нашем разрыве.

Перед первой лекцией я пошел к ее дому. Сердце учащенно билось: я боялся случайно встретиться с ней и заготовил на этот случай несколько фраз, объясняющих содержание письма. Я поднялся по ступенькам и тут заметил, что ее окна занавешены. Толкнул дверь – закрыта. И чуть было не нажал на кнопку звонка. Вместо этого я бросил конверт между оконными рамами так, чтобы, как только она поднимется по ступеням к двери, увидела его и надпись на нем: «Альме». И затем я – другого слова нет – сбежал.

Следующий день стал репетицией последнего. Я волновался: вдруг она покончила с собой, потом успокаивался, уходил на лекции, звонил ей днем и не получал ответа. Обедал в баре, потом пошел на ее улицу и увидел, что прямоугольник конверта с моим предательством все еще белеет за ее окном. Вернувшись домой, я в сомнении поднимал, но тут же опускал трубку телефона, уговаривая себя: вдруг она все же позвонит…

На другой день лекция по американской литературе была у меня в два часа. Чтобы попасть в крыло здания, в котором она проходила, надо было пересечь широкую мощеную площадь, всегда полную народу. Студенты расставляли там столы, на которых вы могли расписаться под петицией за легализацию марихуаны или объявить свое одобрение гомосексуализма и защиты китов; всюду толклась молодежь. В самом центре я заметил Хелен Кайон – впервые после того вечера в библиотеке. Рекс Лесли шел рядом, держа ее за руку. Они казались очень счастливыми – животное удовольствие обрамляло их, как оболочка пузыря. Я нырнул в толпу, чувствуя себя изгоем. До меня вдруг дошло, что я уже двое суток не брился, не видел себя в зеркале и не переодевался.

Когда я повернулся спиной к Хелен и Рексу, я увидел высокого бледного парня с бритой головой и в черных очках, стоявшего у фонтана и пристально смотревшего на меня. Мальчик с отсутствующим лицом, босоногий и в рваных штанах, притулился у его ног. Грег Бентон показался мне еще более жутким, чем тогда у «Ласт Рифа». Стоя на самом солнце у фонтана, он и его брат казались какими-то странными призраками – пара тарантулов. Даже студенты Беркли, повидавшие много странных людей на своем веку, сторонились их. Заметив, что я увидел его, Бентон не произнес ни слова, не пошевелился, но сам вид его, наклон его бритой головы, осанка – все это слилось в единый жест и выражало злость, гнев, словно я разъярил его, что-то отняв. Он был словно темная клякса на залитой солнцем площади: как раковая опухоль.

Потом я понял, что Бентон по какой-то причине беспомощен. Он сверлил меня взглядом, потому что это было единственное, что он мог сделать. Я с облегчением благословил защиту тысяч студентов и тут же подумал: «Альма в беде. В опасности. Или мертва».

Я отвернулся от Бентона и его брата и поспешил к воротам у входа на площадь. Перейдя улицу, я оглянулся на Бентона, я чувствовал, как он наблюдал за моим бегством: с ледяным удовлетворением. Но они с братом исчезли. Разбрызгивая воду фонтана, галдели студенты. Я даже увидел мельком Хелен и Рекса; но черная клякса растаяла.

К тому времени, когда я дошел до улицы Альмы, мой страх уже казался мне абсурдом. Я понял, что это было моей реакцией на чувство собственной вины. Но разве Альма не дала мне понять, что все кончено, тем, что не пришла в ресторан? А мое беспокойство о ее безопасности, очевидно, было ее последней манипуляцией. У меня перехватило дыхание. В следующий момент я увидел, что шторы на ее окне раздвинуты, а конверта нет.