Холодная рука в моей руке (сборник) - Роберт Эйкман (1975)

Перебравшись к матери, я понял, что не могу работать в отведенной мне маленькой спальне; окно ее выходило на мощенный гравием переулок, который как раз в те дни расширяли и асфальтировали. Невыносимый шум проникал даже в гостиную, окна которой выходили на другую сторону. К тому же всякий раз, заслышав шаги матери, я должен был прикрывать тексты, присланные Валентайном, номером «Дейли кроникл»; она же, желая узнать, не нужно ли мне чего-нибудь, заходила в гостиную достаточно часто. В конце концов работы на участке, прилегающем к нашему дому, завершились; теперь грохот, лязг парового катка, урчание бойлера с кипящей смолой и крики рабочих, громогласных и жизнерадостных, несколько отдалились и изводили обитателей соседних домов.

– Все на свете можно перетерпеть, – изрекла по этому поводу моя мать.

Перед самым моим отъездом Морин сообщила мне, что три этажа нашего дома – второй, третий и четвертый – снял один арендатор. Каким-то образом она узнавала подобные новости раньше других. Правда, ей было неизвестно, по какой причине нас покинула редакция «Свободы». В любом случае трудно было поверить, что у этого издания есть будущее; надо сказать, после печальной ночи их выселения я ни разу более не слыхал об этом еженедельнике, ни разу не видел его ни на газетном лотке, ни в киоске.

Как-то раз я решил съездить на денек в Лондон и посмотреть, как обстоят дела. Все оконные рамы в доме, включая два выходивших на улицу маленьких окна моей квартиры, покрасили заново, некоторые – в белый цвет, другие – в голубой. Входная дверь начала девятнадцатого века теперь была ярко-синей; слева, на высоте человеческого плеча, красовалась необычно большая медная табличка с надписью: «Сталлабрасс, Хоскинс и Крамп. Дипломированные бухгалтеры». Табличка явно нуждалась в полировке; скорее всего, ее только что установили.

В это время дня Морин обычно работала у своего букмекера. Я вошел в дом и поднялся наверх, в свое жилище. Внутри все тоже было покрашено заново сверху донизу, хотя довольно неровно и в грубые оттенки; впрочем, учитывая, что война закончилась совсем недавно, трудно было ожидать большего. Стены на лестнице приобрели агрессивный ярко-зеленый цвет. На ступенях, прежде покрытых темным линолеумом и вытертыми половиками, ныне лежал пестрый ковер. Возможно, подумал я, средства на все эти нововведения были получены вследствие продажи большого количества акций по бросовым ценам (в тот момент мирового исторического обновления на подобный шаг решались многие). Нигде не было ни души, все двери плотно закрыты, повсюду царила тишина. В конце концов – хочется написать «наконец-то» – рабочие исчезли.

На дверях моей квартиры имелся почтовый ящик, хотя на моей памяти ни один почтальон не дал себе труда подняться так высоко; все письма оставлялись на шаткой полке, висевшей в холле первого этажа. Ныне я обнаружил в ящике billet-doux[20] с надписью: «В собственные руки»: агент, представляющий интересы владельцев дома, выражал сожаление, что, в силу своего отсутствия, я не смог принять дизайнера по интерьерам. Не буду ли я так любезен сразу по прибытии позвонить в его контору? Никогда прежде я этого не делал, и агенты прежде не докучали мне подобными просьбами. Дом принадлежал какой-то непонятной благотворительной организации, которая содержала школу для мальчиков из бедных семей. Школа, а вместе с ней и офисы организации, переехали из Лондона еще до того, как я здесь поселился. Представители владельцев не отличались излишней назойливостью. Это являлось одной из привлекательных особенностей моего здешнего житья.