Империя ангелов (перевод Аркадия Кабалкина) - Бернар Вербер (2000)

Если оглянуться на историю, то мы увидим постоянное сознательное или неосознанное применение парадоксального побуждения. Понадобились две мировые войны и миллионы смертей, чтобы изобрести ООН. Без разнузданности тиранов не появилось бы прав человека. Без Чернобыля не была бы осознана опасность, исходящая от недостаточно надежных атомных электростанций.

Эдмонд Уэллс,

Энциклопедия Относительного и Абсолютного Знания, том IV.

153. Жак, 22 с половиной года

Настал великий день. Книга «Крысы» вышла из типографии. Завтра люди увидят ее в книжных магазинах. Все готово. Я держу в руках напечатанную книгу, ласково ее поглаживаю, нюхаю. Это то, за что я так долго сражался. Настоящий шок! Вот она! Все равно что ребенок, которого вынашивали много лет.

«Крысы».

После первого всплеска эйфории я чувствую острое волнение. Раньше я носил книгу в себе, она наполняла меня до краев, а теперь я пуст. Все кончено. Правильнее всего было бы уйти в мир иной в кульминационный, высший момент успеха, прежде чем начнется неизбежный спуск вниз.

Теперь жизнь лишена смысла. Мне остается одно – умереть. Если прямо сейчас наложить на себя руки, то моя жизнь останется мгновением незамутненного счастья. Значит, самоубийство. Но как его совершить? Как обычно, я сталкиваюсь с непреодолимыми практическими проблемами.

Где, скажем, взять револьвер, чтобы всадить в себя пулю? Спрыгнуть в реку и утонуть мне не хочется – вода, наверное, ледяная. Крыша высокого здания тоже не подходит – боюсь, закружится голова. Наглотаться таблеток? Каких, интересно? Меня, с моим везением, тут же стошнит всеми этими таблетками. Остается метро, но у меня кишка тонка броситься под мчащийся состав.

И потом, я где-то читал, что четыре самоубийства из пяти кончаются неудачей. Стреляющие себе в рот просто сносят нижнюю челюсть и остаются жить уродами. Прыгающие с шестого этажа ломают позвоночник и превращаются в пассажиров инвалидного кресла. Наевшиеся таблеток сжигают пищеварительный тракт и устраивают себе неизлечимый ожог желудка.

Так что я принимаю решение повеситься. Это меня сильнее всего пугает и одновременно почему-то сильнее всего влечет. Я попросту знаю, что создан для такой смерти.

Я запираю изнутри дверь, задергиваю шторы, отдаю соседке кошку (она и в ус не дует), закрываюсь в туалете и привязываю к лампе галстук.

Туалет – место, где я всю жизнь чувствовал себя лучше всего. Нормально, по-моему, здесь и умереть. Я забираюсь на табурет, считаю до трех, опрокидываю табурет и повисаю над полом.

Узел затягивается все туже. Я задыхаюсь. Сейчас неуместно быть неженкой, но нельзя не отметить, как это неуютно и совершенно некомфортно – висеть и ждать смерти.

По мне ползет паук, давно прятавшийся в правом углу потолка, в щели. Он чрезвычайно доволен, что появился новый выступ для альпинистской тренировки – мое болтающееся на галстуке тело. Ишь, что удумал: сплести паутину между моим ухом и потолочным плинтусом! Каждый раз, когда он проползает по моей мочке, мне очень щекотно.

Это тянется дольше, чем я рассчитывал. Надо было спрыгнуть с табурета, чтобы сломались шейные позвонки.

Не хватает воздуха, гудит в голове. Напрасные попытки кашлянуть, чтобы ослабить давление на горло. Невозможно, как жмет! Я прокручиваю в голове всю свою жизнь. Книга, крысы, кошки, Гвендолин, Мартин, мадемуазель Ван Лизбет, мой издатель Шарбонье… Неплохой получился, в общем-то, фильм.

Все ли его эпизоды мне известны? Черт, ведь у меня еще могут быть на этой планете другие любимые, я могу написать другие книги, гладить других кошек. Паук это подтверждает: он залезает мне в ухо и там принимается отвратительно гудеть.