Ритуал - Сергей Остапенко (2021)

– Обещаешь не обижаться?

– Честное слово, не буду.

И я затянул свой длинный нравоучительный монолог:

– Во-первых, меня донимают твои постоянные рассказы о том, как на тебя кто-то посмотрел и что он при этом сказал, с явными намеками на то, что я, мол, такая раскрасавица, у меня куча поклонников, так что сиди и не вякай, если чем недоволен. Мне для того, чтобы чувствовать, что я чего-то стою, не обязательно так самоутверждаться за счет другого человека. А уж будь уверена, мне тоже можно было бы немало тебе попортить нервы пересказами всяких эпизодов. Во-вторых, бесят твои взгляды на жизнь. На эти проклятые деньги, которых всегда нет. Раздражают твои подруги, которые суют свой нос туда, куда их не просят, по-черному завидуют тебе за глаза либо вслух жалеют, если тебе не везет, на самом деле испытывая удовольствие. Советы твоих родителей. Которые сами никогда не были счастливы, но хотят, чтобы их дети жили точно так же, как они. Чтобы все как у людей. Неужели ты и вправду этого хочешь? Жить и умереть, как все?

Я ждал ответа. Еще двое суток назад она нашла бы кучу возражений. Просто из противоречия. Но сейчас она молчала, как будто позабыв все свои веские доводы.

– А в-третьих? – не выдержала она.

– В-третьих. Иногда я рычу на тебя только потому, что мне кажется, будто я для тебя – пустое место, через которое ты переступишь и пойдешь дальше даже не оглянувшись.

Таня обвила мою шею своими воздушными руками и прошептала на ухо:

– Я больше не буду.

«Еще бы, – подумал я. – На выпендреж у тебя просто не осталось времени. Ни у кого из нас не осталось».

– А знаешь, что мне докучает в тебе? – спросила Таня.

– Говори.

Но узнать всю свою подлую подноготную в тот момент не вышло. Наше внимание привлекли песнопения существа, которого Господь обидел слухом, голосом и, видимо, умом. Это вопил Саня, вкладывая в голос всю недюжинную молодецкую мощь и смертную печаль:

– Ах, зачем я на свет появи-и-лся! Эх, зачем меня мать р-родила! – ревел Юдин.

– Сашке плохо, – озабоченно сказала Таня и, поднявшись, выдернула из-под меня свою одежду. – Пойдем, а то он там совсем один.

Мне не оставалось ничего другого, как подчиниться. Пришлось одеваться и снова цеплять своего спутника, который решил, очевидно, со мной не разговаривать.

Мы застали Юдина восседающим на алтаре. Он болтал свешенными ногами и часто отхлебывал из жреческого бурдючка какое-то пойло. Но сильно пьян не был. В глазах его светилась тоска абсолютно трезвого человека, мучимого раздумьями об извечной трагичности человеческого бытия. И как я ни был на него зол, почувствовал к Сане невольное уважение: видно было, что он страдает совершенно искренне, как человек, который держал в руках полмира, но упустил удачу и остался без малейшей надежды на лучшее. Что бы там Саня от нас ни скрывал, чем бы ни был вызван его душевный гнет, горевал он вполне серьезно.

– А вот и новобрачные, – сказал Юдин тоном, в котором было больше констатации, чем иронии. – Как говорится, кто-то рождается, кто-то умирает, а жизнь продолжается.

Не нужно было иметь семь пядей во лбу, чтобы понять, что Саня имеет в виду. Мы бросились к тлеющим угольям костра, у которого покоилось тело престарелого Ибаза.

– И зачем так спешить-то? – вздохнул Саня нам вдогон.