Основной компонент - Александр Пономарев (2021)

Декан факультета, он же мой двоюродный дядька по совместительству, вызвал меня к себе. В тот день я не больно-то и спешил к нему. Поболтал сначала с одногрупниками, отвесил комплименты паре симпатичных девчонок с исторического факультета, они жили в общаге в соседней комнате с моим друганом Мишкой Теплаковым, пошатался по коридорам универа.

– Вот что, Саня, – сказал дядька, когда я все-таки заглянул в деканат. – Понимаю, ты сейчас студент и у тебя веселая, вольная жизнь, – продолжил он, сложив руки в замок и глядя на меня добрыми глазами сквозь стекла очков. – Но, будь добр, измени отношение к учебе. Игорь Петрович и Маргарита Сергеевна согласны поставить тебе хорошие оценки, если ты сдашь им в понедельник рефераты. А вот Соломон Моисеевич не соглашается ни в какую. Он требует, чтобы ты принес все его лекции, переписанные тобой лично.

Я отмахнулся, мол, ерунда, возьму тетрадь у кого-нибудь – и все.

– Нет, Саня, не ерунда, – твердо сказал дядя. Как щас помню, я даже опешил тогда немного. Никогда его таким не видел. Он всегда такой мягкотелый: уси-пуси, тю-тю-тю, а тут чуть ли кулаком по столу не стукнул. – Ты своим разгильдяйством настроил против себя самого вредного человека в университете. Да у этого Соломона Моисеевича уникальная память. Он помнит почерки всех студентов, что когда-либо учились у него. Ты ему письменные работы сдавал?

– Ну, сдавал, – ответил я, начиная понимать, что меня ждет.

Дядя полез в ящик стола и достал оттуда с десяток пухлых тетрадей.

– Это все, чем я могу тебе помочь.

– Что это? – спросил я, не решаясь взять «подарок» в руки.

– Все лекции Соломона Моисеевича за пять лет.

– Но ведь у нас философия закончилась в этом семестре и больше ее не будет!

Дядя виновато развел руками:

– Извини, Саня, но я не смог переубедить его. Он уперся как баран и твердит только одно: все лекции взамен на допуск к экзамену.

Примерно за полторы недели я справился с заданием: спал по пять часов в сутки, исписал несколько ручек, выпил банку кофе, но принес лекции Моисеичу. А он даже не посмотрел на них, просто взял зачетку и поставил оценку. Ладно хоть не трояк.

К чему я это рассказал? А к тому, что не спать в те дни мне помог кофе и музыкальный центр. Я пил горькую растворимую бурду и врубал музон на полную громкость, когда чувствовал, что скоро отключусь. Конечно, в самолете нет ни того ни другого, зато я песен знаю штук двести, если не больше. Вот я и начал петь, чтобы не заснуть. Пел смело, чуть ли не в полный голос. Шум моторов заглушал посторонние звуки, и я не боялся разбудить спутников.

Когда закончилась хранившаяся в памяти классика рока, я перешел на старые советские песни. Есть в них что-то особенное, под настроение с ними можно любое дело свернуть. В моем случае они сработали лучше любого энергетика. Я пел, легко заменяя забывшиеся слова универсальным «на-на-на». Главное – мотив, все остальное второстепенно!

И вот настал черед марша авиаторов, того самого, где «все выше, выше и выше, стремим мы полет наших птиц». Концерт неожиданно прервал чихнувший двигатель. Как раз на том самом месте, где я собирался спеть о пропеллерах, в которых «дышит спокойствие наших границ», левый движок заработал с переменным успехом, как-то странно прокручивая винт. Он то вращался с прежней скоростью, то спотыкался, как уставшая лошадь, и я различал в сияющем диске черные росчерки лопастей.

Немного погодя к «захворавшему» коллеге присоединился и правый мотор. Самолет на миг потерял в тяге. На приборной панели заморгали лампочки, несколько раз тревожно вякнул бипер. Я бросил взгляд на циферблаты приборов. Стрелка топливного датчика дрожала возле нуля, скорость пока держалась на прежнем значении, время полета по бортовому хронографу близилось к семи часам.