Город (сборник) - Клиффорд Саймак

Но ведь заповеди никогда не ошибались, и в каждой был смысл. Они объясняли, почему общество устроено так, а не иначе, как возник Корабль и как следует жить людям, его населяющим.

Впрочем, может, Джону и не придется никому передавать Письмо. Возможно, именно ему суждено его распечатать, потому как на конверте написано: «ПРОЧЕСТЬ ТОЛЬКО В СЛУЧАЕ НЕМИНУЕМОЙ УГРОЗЫ». По мнению Хоффа, все происходящее вполне на это указывало: а как иначе, когда тишину нарушает Гул, стена становится полом, а пол – стеной?

Послышались голоса из других кают. Кто-то испуганно кричал, кто-то вопил от ужаса, пронзительно визжали дети.

– Джон, – обратилась к нему жена, – это был тот самый Гул. Близится Конец.

– Еще неизвестно. Не надо спешить с выводами. Мы ведь не знаем, что означает Конец.

– Говорят же… – начала Мэри, и Джон в который раз поймал себя на мысли: «Говорят. Говорят. Говорят. Вечно говорят».

Не читают, не пишут – только говорят.

И вновь вспомнились слова отца, сказанные им давным-давно: «Память несовершенна, и доверять ей нельзя. Что-то забудется, а что-то исказится. Зато однажды написанное, слово остается неизменным. Его не забудешь, и своего смысла оно не поменяет. Поэтому в написанном можно не сомневаться».

– Говорят же, – сказала Мэри, – что Конец наступит вскоре после того, как мы услышим Гул. Следом замрут Звезды, и это будет верным знаком, что Конец близок…

И все же, что это такое, в который раз задумался Хофф. Конец чему? Нам? Кораблю? Звездам? А может, это Конец всему: и Кораблю, и Звездам, и той бескрайней черноте, в которой они плывут?

От одной мысли, что Корабля или Экипажа не станет, он содрогнулся. Однако пугала его не столько гибель Корабля или Экипажа, сколько утрата построенного ими порядка, прекрасного и отточенного. Ведь он был настолько выверенным и гармоничным, что Экипажу всегда хватало всего, и при этом не бывало ничего лишнего: ни еды, ни воды, ни воздуха, ни самих людей. Поскольку заводить детей разрешалось только после того, как умрет тот, чье место суждено занять твоему ребенку.

По коридору пронесся топот, затем кто-то заколотил в дверь.

– Джон! Джон! – крикнули снаружи. – Звезды замерли!

– Я говорила! – воскликнула Мэри. – Я говорила! Все так, как было предсказано.

А ведь стучат-то в дверь!

И дверь ровно там, где ей и положено быть – где она должна располагаться. Достаточно открыть ее, и попадешь прямо в коридор. Не надо больше взбираться по лестнице, теперь оказавшейся на потолке, который прежде был стеной.

И почему мне это раньше в голову не приходило? – спросил себя Джон. Почему мне не показалось глупым, что дверь где-то над головой и к ней нужно лезть? Может, так и должно быть? Может, все, что было до этого, неправильно? А если так, неправильными могут оказаться и заповеди…

– Сейчас, Джо. Иду, – ответил Хофф.

Дверь открывалась в стене коридора, который раньше был полом; такие же двери вели из каждой каюты. И люди напрямую ходили из своих кают в коридор и обратно.

Теперь от лестниц совсем никакого проку, подумал Джон. Их можно срезать и отправить в переработчик. У нас впервые появятся излишки.

– Пошли! – Джо схватил его под руку и повел к ближайшему смотровому пузырю, тоже перевернутому.

Звезды и впрямь были недвижимы – в точности как предсказано.

И это пугало. Стало ясно, что звезды – это не росчерки света на непроглядно черном занавесе, кружившие вокруг Корабля, а яркие точки, подвешанные посреди пустоты. От одного взгляда в неведомую бездонную пропасть сердце будто камнем ухало вниз, дыхание перехватывало, ноги подкашивались, голова кружилась и, чтобы удержать равновесие, приходилось хвататься за металлические поручни.

В этот «день» не было ни игр, ни прогулок, ни веселья в кают-компании.