Город (сборник) - Клиффорд Саймак

Он выбрался из машины и пошел по мощеной дорожке туда, где она его поджидала. Он остановился и поцеловал ее – поцелуй получился несколько более долгим, чем обычно, и значительно более нежным. И пока он ее целовал, его окутал аромат летних цветов, которые она держала в руках, и он подумал, как уместен в данный момент запах цветов из сада, столь любимого ими обоими.

– Ты знаешь, – сказал он, и она кивнула и ответила:

– Уже какое-то время. Я поняла, что ты вернешься домой, и вышла в сад, чтобы нарвать цветов.

– Наверное, приедут дети.

– Конечно, – отозвалась она. – Не думаю, что их придется долго ждать.

Он посмотрел на часы, скорее по привычке, чем от необходимости узнать время.

– Еще есть время, – заметил он. – Достаточно для всех, чтобы добраться сюда. Надеюсь, они привезут с собой младших.

– Обязательно привезут, – сказала она. – Я собралась им позвонить, но потом сообразила, как это глупо.

Он кивнул:

– Мы принадлежим к старой школе, Флоренс. Очень трудно осознавать, что дети узнают почти одновременно с нами. К такому непросто привыкнуть.

Она похлопала его по плечу.

– Вся семья соберется вместе. Мы успеем поговорить. Это будет замечательная встреча.

– Да, конечно, – ответил он.

Он распахнул дверь дома, и она прошла внутрь.

– Какие чудесные цветы, – сказал он.

– В этом году они даже лучше, чем всегда.

– Ваза, – сказал он. – Та, что тебе подарили на прошлый день рождения. Синяя с золотом. Нужно поставить цветы в нее.

– Я подумала о ней же. Она на обеденном столе.

Она ушла за вазой, а он стоял в гостиной и думал о том, что стал частью этой комнаты, как комната стала частью его самого. Он знал здесь каждый дюйм, как она знала его. Удивительно доброе место, с которым он успел подружиться за долгие годы.

Здесь он по ночам носил на руках детей, когда они болели или у них резались зубы, и эта комната оставалась единственной во всем квартале, где горел свет. Здесь семья провела множество чудесных вечерних часов в мире и покое.

Но он помнил времена, когда мира не было во всем свете и не оставалось даже надежды на то, что он когда-нибудь наступит, когда их преследовал неизменный страх перед войной, страх, ставший таким привычным, что казался нормой жизни.

А потом страх внезапно исчез, потому что невозможно вести войну, если твой враг способен заглянуть вперед на целый день и узнать, что должно случиться. Нельзя воевать, невозможно играть в бейсбол или в любую другую игру, нельзя ограбить банк, жульничать или убивать, невозможно играть на бирже. Появилось множество вещей, которые больше нельзя было делать, и у него возникали моменты, когда это портило удовольствие: ведь сюрпризы и предчувствие чуда навсегда ушли в прошлое. Привыкнуть к новой жизни было совсем непросто, но им больше не грозила война – не только в данный момент, но и в будущем. И ты знал, что не только ты будешь в безопасности, но и твои дети, а также дети твоих детей, и их внуки, и внуки внуков. За такую уверенность ты был готов заплатить практически любую цену.

Так лучше, сказал он себе, стоя в самом центре доброй комнаты. Так намного лучше. Но иногда бывает нелегко.

Он пересек комнату и вышел на крыльцо, откуда открывался вид на сад. Флоренс права, подумал он, цветы в этом году особенно прекрасны. Он попытался вспомнить, когда они были еще лучше, но у него возникли сомнения. Быть может, той осенью, когда Джон был еще совсем маленьким, хризантемы и астры уродились особенно красивыми. Нет, так нечестно, подумал он: сейчас лето, а тогда была осень.

Нельзя сравнивать летние цветы с осенними. Или тот год, когда Мэри так долго болела, – сирень тогда была особенного, темно-лилового цвета и пахла так сладко; он вспомнил, как каждый вечер приносил огромные букеты, поскольку Флоренс всегда любила сирень. Но и это сравнение получилось неудачным: сирень цвела весной.