Не прощаюсь - Борис Акунин (2018)

– Они мне не товарищи. Оба мне не нравятся. И не беспокойтесь, ничего с ними не случится. Всё устроится, – равнодушно заявил бессердечный старец. – Ну, вы как хотите, а я пойду посмотрю, насколько зеленая п-практика соответствует теории.

Развернулся и пошел, оставив ее в одиночестве.

– Старый циник! – крикнула Мона ему вслед.

Есть ей совсем не хотелось. Во-первых, от нервов. Во-вторых, не так давно ужинала.

Но снеди она все-таки купила – для передачи арестантам: вареной картошки и колбасы. Заодно спросила у торговки, где «инспекторская».

– Ты, милая, иди мимо церквы на закат, за околицей увидишь Страшиловку, а от нее вертай по́солонь.

Что такое «страшиловка» и «по́солонь», Мона не знала, но сказала себе: ничего, разберемся.

Настроение у нее было решительное. Конечно, она здорово перетрусила, когда наткнулась в кустах на людей с винтовками, и потом оробела тихого жуткого «директора», но это потому, что расслабилась от мужской компании. Разбавилась. Когда жизнь срывается в бешеный галоп, нужно сидеть в седле одной и крепко держать поводья – самой. И у Моны это всегда отлично получалось.

Дойдя до околицы, она схватила за рукав пробегавшего мимо пацанчика.

– Малой, где тут Страшиловка?

– Да вона, – махнул он в сторону пустыря, над которым густо кружили во́роны, и понесся дальше по своим мальчишеским делам.

Мона свернула с дороги, заслоняясь рукой от малиновых лучей заходящего солнца. На гладкой, вытоптанной площадке торчало десятка два жердей, на каждой по горшку.

Вороний грай становился всё оглушительней. «Посолонь, отсюда посолонь», – пробормотала Мона. Дошла до пустыря, посмотрела вокруг – и завопила.

На всех шестах торчали не горшки – отрубленные головы. Огромные черные птицы лениво долбили по ним клювами.

Пошатнувшись, Мона ухватилась за жердь. Наверху что-то щелкнуло – это стукнулись зубы у закачавшегося черепа.

Поглядев вверх, Мона уже не могла отвести парализованного взгляда.

Одни головы облезли до кости, другие были совсем свежие. Под каждой – большая дощечка с надписью.

«Я торговал самогоном». «Я насильник». «Я белый шпион». «Я красный агитатор». «Я вытравила дитё».

Последняя голова была особенно страшна: исклеванный череп со свисающей пышной косой.

Взвизгнув, Мона кинулась прочь и остановилась, только когда сбилось дыхание.

«Страх – отличный воспитатель», вспомнила она слова директора.

Стало быть, живет себе большое село. Работает, торгует, веселится, бабы готовят еду, играют детишки, а рядом, за околицей – Страшиловка. Конечно, в такой школе будет порядок! Не забалуешь…

Моне захотелось бежать из этого зеленого рая как можно дальше, куда угодно, пусть там лучше стреляют и голодают. Она, все еще не придя в себя, даже повернула в открытое поле, но остановилась – увидела невдалеке белую хату с зарешеченными окошками.

А еще увидела Канторовича. Руки у него были связаны спереди, и конвоир тянул за веревку. Второй, с примкнутым штыком, шел сзади.

Бросилась навстречу.

«Страшиловка» по-африкански

Штабс-капитан заметил ее, качнул головой: не подходите. Лицо у него было в крови, над бровью синий кровоподтек.

И страх куда-то исчез. Мона была в седле бешено несущегося коня, поводья держала крепко.

Узелок с едой она отшвырнула. Визгливо, по-бабьи закричала:

– Гад! Беляк!

Кинулась на Канторовича.

– Зенки твои поганые выскребу!

Передний конвоир схватил ее за плечи.

– Ты чего, тетка?

– Он офицер, по харе вижу! Офицера мужа мово убили!

– Утихни. Ему так на так каюк. Он Акимычу на допросе скулу своротил. Мы его в овраг ведем.

Мона вырвалась, налетела на приговоренного, стала его колотить, трясти.

– Гад! Гад!

Ее оттащили.

– Сказано тебе: он свое получит. А тебе другого мужа сыщут. Давай за меня, я мужик горячий, – оскалился конвоир.