Сёгун - Джеймс Клавелл (2017)

– Я не могу. Я не могу, господин, – прохрипел Бунтаро. – Она… Я хотел ее с самого первого мгновения, как только увидел. Когда мы поженились, первое время она была всем для меня. Я думал, мне выпало неземное блаженство. Вы помните, каждый даймё в стране хотел ее. Потом… потом, после смуты, я отослал эту женщину ради ее же безопасности, притворился, что она мне противна. Но когда тайко приказал ей вернуться, она разожгла меня еще больше. Честно говоря, я ожидал благодарности и взял ее, как мне хотелось, не заботясь о чепухе, на которую так падки женщины, вроде стишков и цветочков. Но она изменилась. Она была верной, как всегда, но совершенно ледяной, все время молила о смерти, о том, чтобы я разрешил ей убить себя. Она испортила моего сына и отвратила меня от других женщин, но я не могу от нее избавиться. Я… Я пытался быть с ней добрым, но всегда наталкивался на лед, и это сводило меня с ума. Когда я вернулся из Кореи и узнал, что она перешла в бессмысленную христианскую веру, я удивлялся, к чему ей эта глупая религия. Я хотел подразнить ее, но прежде чем понял, что происходит, приставил ей нож к горлу и поклялся, что зарежу ее, если она не отречется. Конечно, она не отступилась от чужеземного Бога. Какой самурай отступит перед угрозой? Она только поглядела на меня этими своими невозможными глазами и велела продолжать. «Пожалуйста, зарежьте меня, господин, – сказала она, – я подставлю вам горло. Я молюсь Богу, чтобы он благословил меня на смерть». Я не смог зарезать ее, господин. Я взял ее. Но я отрезал волосы и уши некоторым ее служанкам, которые по примеру госпожи стали христианками, и выгнал их из дому. Я сделал то же самое с ее кормилицей и отрезал ей также нос, этой подлой, зловредной ведьме! И тогда Марико объявила, что… в следующий раз, когда я приду к ней в постель без разрешения, она совершит сэппуку, любым способом, как только сможет, сразу же… несмотря на обязанности передо мной, несмотря на долг перед семьей, даже несмотря на заповеди ее христианского Бога! – Он не замечал бегущих по его щекам слез бессильной ярости. – Я не могу убить ее, как бы ни хотел этого. Я не могу убить дочь Акэти Дзинсая, как бы она того ни заслуживала…

Торанага дал Бунтаро выговориться, потом отпустил его, приказав держаться подальше от Марико, пока он, Торанага, не решит, что все закончено. Он послал ей своего лекаря. Отчет врачевателя не внушал тревоги: ушибы, но внутренних повреждений нет.

Чтобы обезопасить себя, Торанага, опасавшийся измены и сознававший, что время утекает, как песок сквозь пальцы, решил усилить давление на всех. Он приказал Марико переселиться в дом Оми, не покидать его пределов, отдыхать и ни под каким видом не встречаться с Андзин-саном. Потом он вызвал капитана, притворился очень недовольным, когда стало ясно, что они едва могут понять друг друга, и решительно отстранил его от дел. Вся подготовка ускорилась. Людей погнали в форсированные марши. Наге было приказано взять с собой Андзин-сана и погонять его хорошенько, уходить до полусмерти. Но Нага не преуспел в этом.

Тогда Торанага взялся за дело сам. Одиннадцать часов он водил отряд по холмам. Андзин-сан выдержал, шагал не в первых рядах, но все-таки выдержал. Вернувшись в Андзиро, капитан сказал на плохом японском, который едва можно было понять:

– Торанага-сама, моя ходить могу. Моя могу готовить стрелков. Простите, но два дела делать одно и то же время невозможно, правда?

…Торанага лежал и улыбался под облачным небом в ожидании дождя, довольный своей игрой, которая заставит Блэкторна сесть к нему на кулак. «Он, конечно, короткокрылый. Марико такая же стойкая, такая же умная, но более яркая, и в ней есть преданность, которой у него никогда не будет. Она как сокол, как Тэцуко. Почему самка хищника, сокола, всегда больше, быстрее и сильнее, чем самец, всегда лучше самца?