Сёгун - Джеймс Клавелл (2017)

– Да, великий господин, – продолжала Тяно, – а все из-за «небесного павильона», который из рая легко превращается в преисподнюю.

Торанага буркнул:

– А что вы на это скажете, Марико-сан?

– Госпожа Тяно мудра со времен своей молодости, – нашлась Марико.

– Ах, госпожа, вы говорите приятные вещи старой, глупой женщине. Я так хорошо помню вас. Ваше кимоно было голубого цвета, с изумительным рисунком, серебряными журавлями – красивее я никогда не видела. – Она опять посмотрела на Торанагу. – Ну, великий господин, я просто хотела посидеть с вами минутку. Прошу извинить меня.

– Еще есть время. Оставайся.

– Спасибо, великий господин. – Тяно тяжело встала. – Мне следовало бы повиноваться, но природа требует своего. Я не люблю огорчать вас. Время идти. Все приготовлено, пища и саке будут поданы, как только вы пожелаете, великий господин.

– Благодарю.

Дверь бесшумно закрылась. Марико подождала, пока у Торанаги не опустела чашка, и наполнила ее.

– О чем вы думаете?

– Я ждала, господин.

– Чего, Марико-сан?

– Господин, я хатамото. Никогда раньше я не просила у вас милости. Я хочу просить у вас милости как хата…

– А я не хочу, чтобы вы просили милости как хатамото, – возразил Торанага.

– Тогда просьба на всю жизнь.

– Я не муж, чтобы выполнять ее.

– Иногда вассал может просить сюзерена…

– Да, иногда, но не сейчас! Сейчас придержите язык и не заикайтесь о просьбе на всю жизнь, благодеянии, требовании или чем-нибудь таком.

Просьбой на всю жизнь называли милость, которую, согласно древнему обычаю, жена могла испрашивать – не теряя лица – у мужа, сын у отца, а иногда и муж у жены с условием: если просьба удовлетворялась, это обязывало никогда в этой жизни не просить о другой милости. По обычаю же вопросов при такой просьбе не задавали и никогда потом о ней не упоминали.

Раздался осторожный стук в дверь.

– Откройте! – приказал Торанага.

Марико повиновалась. Вошли Судара с женой, госпожой Гэндзико, и Нага.

– Нага-сан, займи пост этажом ниже и не пускай никого без моего приказа.

Нага вышел.

– Марико-сан, закройте дверь и садитесь сюда. – Торанага указал место перед собой, лицом к остальным.

– Я приказал вам обоим прийти сюда для обсуждения срочных семейных дел.

Глаза Судары невольно остановились на Марико, потом снова на отце. Госпожа Гэндзико не шелохнулась.

Торанага резко сказал:

– Она здесь, сын мой, по двум причинам: во-первых, мне угодно, чтобы она была здесь, и во-вторых, мне угодно, чтобы она была здесь!

– Да, отец. – Судара устыдился грубости отца. – Могу я спросить, чем оскорбил вас?

– А есть какие-то причины, по которым я должен оскорбиться?

– Нет, господин, если только мое стремление обезопасить вас и мое нежелание позволить вам покинуть эту землю вызвали вашу обиду.

– А что ты скажешь о заговоре? Я слышал, ты осмелился предположить, что можешь занять мое место как главы клана!

Лицо Судары побелело, как и бесстрастная физиономия госпожи Гэндзико.

– Я никогда не покушался на подобное – ни в мыслях, ни на словах, ни на деле. И никто из членов моей семьи, и никто другой в моем присутствии.

– Это правда, господин, – подтвердила госпожа Гэндзико.

Судара, второй из пятерых оставшихся в живых сыновей Торанаги, – гордого вида худощавый мужчина двадцати четырех лет, с узкими холодными глазами и тонким, неулыбчивым ртом, прекрасный воин, – обожал своих детей и, преданный жене, не имел наложниц.

Гэндзико, маленького роста женщина, на три года старше мужа, сильно располневшая после того, как родила ему четверых детей, сохранила величественную осанку и гордость, свойственную и ее сестре Отибе, беззаветную преданность семье и ту же скрытую свирепость, которой был известен ее дед – Города.

– Каждый, кто обвиняет моего мужа, – лжец, – заявила она.