На пороге Тьмы - Андрей Круз (2010)

И все равно, стоят сто лет такой жизни столько же, сколько десять лет нормальной? А я вот не знаю. В любом случае о чем это я задумался? Мне что, кто-то предлагает билет домой? Да и не поехал бы я прямо сейчас по любому билету, как на духу говорю, не могу сейчас. У меня вот женщина сидит напротив, от которой не смог бы уехать, не поняв, что это такое между нами было, и было ли вообще. Если исключить ее из этого уравнения, то мир бывший все же перевесит. Я обычный человек, не герой великий, мне такой авантюрности надо в меру, поиграть да и бросить, а вот жить на обреченной помойке страшновато. Но если Настю не исключать, выбор усложняется неимоверно. Да, да, второй день знакомы, но уже вот так — как хочешь, так и понимай.

— А… точно отсюда никто не выбирался? — спросил я.

— Ну как кто-то может точно знать? — удивилась она вопросу. — Если кто-то провалился отсюда обратно, то он же записки не оставит, верно? Бывает, что люди исчезают, но обычно за пределами города. Может, кто-то и вырвался — у кого теперь спросишь?

— А в городе не исчезают?

— Нет, вроде бы не слышала. Гибнут время от времени — или твари нападают, или в драках, или еще что… здесь все нервные, случается и поножовщина, и стреляют друг друга.

— Часто?

— Не часто, но слышишь время от времени, — ответила она. — Коммуналки, общаги, скудость жизни, опасность постоянная — срываются. Самоубийств хватает, многие пьют как… не знаю кто. Тут уже ночлежки-рюмочные появились. Сначала Администрация их прикрыла, а потом вышло, что много работяг упиваются так, что до дому дойти не могут, ну и гибнут в темноте. Решили, что пусть так, хоть это больше свинарники напоминает. Говорят, что раньше в общежитиях спиртное пытались запрещать, но тоже плохо закончилось — вплоть до того, что стреляли в проверяющих, когда те по комнатам шастали. Теперь вроде даже продают в буфетах. Так?

— Продают, — кивнул я, — но не видел, чтобы в общаге очень уж керосинили, все в меру вроде бы.

— Это потому что ваши вроде как в почете в городе и народ душевно покрепче подбирается. Да и стресс житейский стрессом на службе перебивается. А глянь на общаги шахтерские, металлургического, путейские — это же страх сплошной. Люди все из будущего, большинство к такой жизни не привыкли. И у всех там семьи, друзья, какая-то жизнь налаженная, и вдруг так за шкирку — и прямо в корыто с помоями.

Она вздохнула, еще отпила из стакана, затем продолжила:

— Кто-то, например, в банке сидел, а тут его — раз, и кочегаром, потому что другой работы для него нет. И общага холодная и мрачная, и запойная пьянь кругом, такие же депрессивные. И семья своя неизвестно где. Многие так сразу вешались, каждый ли выдержит?

— Нет, не каждый, не думаю, — согласился я с ней.

— Вот и результат. Так что тебе повезло. Ты про афганскую войну эту свою в анкете писал?

— Разумеется.

— Вот считай, что она тебя и спасла: таких, как ты, на примете держат и направляют только во всякие военизированные места вроде Горсвета, комендатуры или службы охраны горбезопасности. В разведбат отбор строгий, там труднее.

— А если бы я на угольный разрез попросился? — полюбопытствовал я в порядке бреда.

— Если ты не великий профессионал в этом деле — отказали бы.

— А что в Сальцеве? Там как жизнь?

— А такая же, люди-то те же самые. Я там редко бываю, но судить все же могу. Здесь всем Администрация заправляет, а там все больше частник. У одного столпа общества кирпичный завод, у второго — стекольный. Там карьер большой с каким-то песком, при нем они. Кто-то базаром командует, кто-то пристанями, у кого-то баржи, а все вместе они — власть. А простым людям одинаково — что здесь, что там.

— Вообще никакой разницы?

— Ну… есть какая-то, но больше внешняя. Там вроде как свободы больше, но… а тут ее мало, что ли? Разве что в работе, кабак открыть или лавку на рынке — пожалуйста, а что серьезней — никак, отберут.

— А твой аэродром?